Юрий Пашковский - Проклятая кровь. Пробуждение

И тогда бы она… Умерла бы. Она все равно умерла бы.

Ты решил это еще тогда, когда в безумии призвал Силу, когда Облик взял эту Силу, и распорол Небо Смерти, и разбил Бледных Рыцарей, и сбросил зомби в бездну.

Когда он чуть не убил Аль-сида и Элинору.

Когда пришлось лишиться руки, потому что Облик не желал расставаться со Всемогуществом.

Тот, кем тогда был Уолт Намина Ракура, решил: ничего невозможно было бы изменить. Она бы умерла. Та, которую он любил. Она бы все равно умерла. Даже если бы он взял Силу. Всю Силу, что предлагалась ему.

Тот, кем был тогда Уолт Намина Ракура, познал, что есть вещи, которые никогда не изменить.

Но сейчас он снова видел то сражение, когда пятеро боролись против Великих и Могущественных, с которыми боялись связываться даже Бессмертные. Когда из пятерых осталось только трое.

Тот, кем был тогда Уолт Намина Ракура, был одним из этих троих.

Та, которую любил тот, была одной из тех, кто погиб. Он мечтал, он столько раз мечтал все изменить. И каждый раз ледяной клинок разума врезался в сердце и мечты. А сейчас…

То, что не будет, провалилось в то, что прошло, и стало тем, что не схватишь. Он же хотел этого?

Попытаться изменить тот бой, взять Силу и не дать любимой умереть?

Хотел.

 Хотел!

Но…

Он отпустил ее, и она отпустила его.

Он жил новой жизнью, где у него была иная цель, нежели тогда. Теперь его звали Уолт Намина Ракура, и он нес иное бремя, нежели тогда. И жизнь его теперь была другой.

Огонь. Свист ветра. Тогда. Это было тогда.

Бессилие и пробуждающаяся злость. Тоже тогда.

Сейчас все по-другому. Сейчас уже другие дела. Их надо завершить.

Прошлое же не завершишь. Прошлое в прошлом.

И Уолт…

И Уолт…

И Уолт…

И Уолт открыл глаза, освобождаясь от склизкой памяти кошмара, оставшегося в прошлом, в далеком прошлом, кошмара, который грыз его сердце, который пытался когда-то его убедить, что кошмара могло и не быть.

Но тогда бы не было нынешнего Намина Ракуры. Боевого мага, который никогда и ни за что не даст случиться новому, еще более страшному кошмару.

Так было. Так есть. Так будет.

Золтарус… Бог-упырь… Бывали враги и покруче, знаете ли. Что нам свихнувшийся упыриный бог, а?

Старое забытое чувство просыпалось в груди. Чувство, что ты несешь тяжесть неба, а все Бессмертные отдыхают в других мирах, решив, что и ты сойдешь за Держателя Небес.

Уолт поднялся, и по Локусам Души заструилась боевая магия.

Золтарус шел между фиолетово-черными пузырями. Шел, время от времени останавливался, доставал из пузырей человека и пил его кровь. Пока он привередничал и выбирал. Но ближе к рассвету начнет пить всех подряд, даже Ночных эльфов, оказавшихся тут вместе с людьми.

Из этих должны выйти хорошие Апостолы.

Вечное Возвращение.

Он не хотел пользоваться своей Силой Крови. Это была могучая способность, единственная способность, которая не передавалась Детям как Дар. Его личная, уникальная Сила Крови.

У каждого смертного в памяти хранятся моменты, о которых они не забудут никогда. Нечто такое, что будет терзать их краткими мгновениями всю оставшуюся жизнь, вместо «это было так» врезаясь в разум «а если бы».

А если бы я не сделал это тогда, может, все было бы иначе.

Именно так. Это есть у всех. Если не из взрослого периода, то что-то из детства: провинность, шалость, глупость, которую хочешь изменить, но не можешь. Это влияет неосознанно на всю жизнь. Это камень, который застрял в душе, это ошейник раба, который никогда не снять, это заноза, которую никак не вытянуть.

А если бы! Я бы тогда!

Вечное Возвращение окутывало смертного и возвращало к самому сильному из моментов, которые потрясли его жизнь. И кружило его в этом возвращении, заставляло переживать снова и снова, как будто погружая в сон-повторение, вечный сон без начала и конца. Заключенные в пузыри Вечного Возвращения смертные переживали то, что жаждали всем сердцем изменить, что было переломным, как им казалось, моментом в их личной судьбе, — или просто мелочью, которая всегда будет мешать жить. Переживали и переживали — потому что это было Вечное Возвращение.

Возвращение в то, чего уже нет, но что реальнее всего, что есть сейчас.

Еще никогда и никому не удавалось вырваться из Вечного Возвращения. Именно благодаря ему исчез Двадцать Седьмой легион Ролана, посланный в южные области для истребления расплодившихся упырей. Двадцать Седьмой легион исчез, а Детей стало больше.

Память смертных — страшная вещь, страшная для них же самих. Она как разум — без нее нельзя, но с ней страшно.

Может, память и разум нераздельны? И нет разума без памяти, и нет памяти без разума?

Вопрос.

Голову кольнуло болью.

Золтарус поморщился и выдернул из первого попавшегося пузыря человека. Его кровь оказалась так себе, это был ничтожный человечишка. Наверное, чародей, судя по богато расшитой мантии. Осушив тело, Золтарус раскрошил череп. Он, как уже говорилось, не любил магов. Особенно когда из-за них вынужден был прибегать к Силе Крови. Высвобождая Вечное Возвращение, Золтарус больше не мог использовать иные трансформы или божественную Власть. Он будто становился носферату, но не просто Высочайшим Живущим в Ночи, а Наивысочайшим Живущим в Ночи. С ним оставалась физическая мощь, невероятные рефлексы и регенеративные возможности (и Онтический Эфир, о котором бог-упырь не знал), и хотя это было немало, Золтарусу не хотелось испытывать боль лишний раз только потому, что он не был достаточно защищен. На сегодня боли хватит.

Кто-то шел к нему. Золтарус осознал это, когда допил очередного человека, снова чародея. Здесь их было много. Кто-то шел к нему, обходя пузыри Вечного Возвращения, и его аура была стальной. Он не боялся. Он не испытывал сомнений. Он был поразительно спокоен. Но чувства клокотали в нем. Там, внутри, за сталью ауры.