Роберт Говард - КОНАН: Рожденный битве

— Но как ты это сделаешь? — Ливия вся дрожала, ее обуревали смешанные чувства.— У тебя ведь только эти воины!

— Их достаточно,— проворчал Конан.— Они — бамулы, и каждый из них вскормлен пенистым молоком войны. Я явился сюда по просьбе Баджуя. Он хочет, чтобы я присоединился к нему в нападении на йихиджи. Сегодня мы пировали. Завтра у нас будет совет. Когда я покончу с ним, он будет держать совет в аду.

— Ты нарушишь перемирие?

— В этой стране перемирия заключаются, чтобы их нарушать,— решительно промолвил он.— Он нарушит перемирие с йихиджи, а после того, как мы разграбим их вместе, постарается убрать и меня, стоит только мне потерять бдительность. То, что в другой стране будет самым жутким предательством, здесь — здравый смысл. Я не добился бы положения военачальника бамулов, если бы не выучил уроков, которые дает черная земля. Теперь возвращайся в хижину и спи. Знай, свою красоту ты сохраняешь не для жабы Баджуя, а для Конана.

Ливия смотрела в щель в бамбуковой стене. Нервы ее были напряжены, она вся дрожала. Весь день, поздно проснувшись, отупевшие от вчерашней пьянки чернокожие готовились к новому пиру. Весь день Конан из Киммерии сидел в хижине Баджуя, но что там происходило — этого Ливия знать не могла. Она старалась ничем не выдать своего волнения перед единственным человеком, кто входил к ней в хижину,— мстительной черной девкой, которая приносила ей еду и питье. Но эта женщина была слишком пьяна от возлияний прошлой ночи и не заметила изменений в поведении своей пленницы.

Опять спустилась тьма, костры осветили деревню, и снова вожди оставили хижину царя и сели на корточках на открытом пространстве между хижинами, пировать и держать военный совет. На этот раз хмельных напитков было куда меньше. Ливия заметила, что бамулы время от времени подходят к кругу, где собрались вожди. Она видела Баджуя и сидящего напротив него, через котлы с едой, Конана — тот смеялся и разговаривал с гигантом Аджей, военачальником Баджуя.

Конан грыз большую говяжью кость. Ливия вдруг заметила, что он посмотрел через плечо. Словно это был сигнал, которого они ждали, все бамулы повернули головы к своему вождю. Конан поднялся, все еще улыбаясь, потянулся к котлу с едой и быстро нанес Адже страшный удар тяжелой костью. Военачальник обмяк с пробитой головой, и мгновенно страшный крик потряс небеса: бамулы ринулись в бой, как кровожадные пантеры.

Котлы опрокинулись, обжигая сидящих женщин; бамбуковые стены хижин ломанись под тяжестью падавших на них тел, крики агонизирующих людей вспарывали ночную тишину, и над всем этим поднялось торжествующее «Йии! Йии! Йии!» обезумевших бамулов. В страшном пламени костров окровавленные копья стали малиновыми.

Жители деревни были парализованы внезапностью нападения. Мысль об этом не приходила в их дикие головы. Копья пирующих были сложены в хижинах, многие из воинов уже напились. Падение Аджи стало сигналом, по которому бамулы метнули пики в сотни ничего не подозревающих людей. После этого началась резня.

Ливия застыла возле щели в стене. Крики боли и ярости били по ее измученным нервам, причиняя почти физическое страдание. Корчившиеся фигуры то неясно вырисовывались перед ней, то снова появлялись с ужасающей отчетливостью. Она видела, как дубинки со всего маху опускались на головы в мелких завитушках. Из костров выхватывали головешки, из них во все стороны сыпались искры. Тростниковые крыши тлели и вспыхивали. Вдруг сквозь ужас кровавой бойни прорвались новые крики — крики страшной боли. Это бросали в пламя костров еще живых людей. Запах паленого мяса добавился к зловонию пота и свежей крови. Пламя ревело, как голодное чудовище.

Ливия не выдержала. Она стала кричать, кричать не переставая, стуча себя кулаками в виски. Разум готов был покинуть ее. Упав на пол, она захохотала. Напрасно она старалась убедить себя, что гам, на улице, ужасной смертью умирают ее враги; что происходит именно то, на что она отчаянно надеялась и что замышляла; что эта страшная жертва была справедливым возмездием за зло, причиненное ей и ее близким. Безумный ужас охватил ее.

Ей не было жаль умирающих людей. Единственное, что ею владело,— страх, слепой, абсолютный, неистовый, нерассуждающий. Она видела Конана, его белая фигура резко выделялась среди чернокожих. Она увидела, как блеснул его меч — и люди посыпались на землю вокруг него. У костра закипела схватка — Ливия заметила в середине жирную квадратную образину. Конан кинулся туда и пропал из ее поля зрения. Но вот раздался пронзительный, невыносимый крик… Толпа на мгновение распалась, и Ливия разглядела толстую черную жабу, истекающую кровью. Затем толпа опять сомкнулась, и клинки засверкали, словно молнии в сумерках.

Послышался торжествующий звериный вой. Высокая фигура Конана показалась из толпы. Размашистым шагом он направился к хижине, где скрывалась девушка. В руке он держал страшный трофей: на отрубленной голове Баджуя играл отсвет красного пламени костра. Черные глаза, теперь стеклянные, мертвые, закатились; были видны лишь белки. Челюсть отвисла, словно в усмешке идиота. Следом за Конаном на земле оставалась дорожка стекающей с головы крови.

Вскрикнув, Ливия отшатнулась от стены. Конан заплатил обещанную цену и теперь шел, чтобы предъявить права на нее, неся страшное доказательство уплаты. Сейчас он схватит ее своими кровавыми пальцами, прижмется своим нечистым ртом к ее губам, еще не отдышавшись от резни. При этой мысли Ливия в исступлении бросилась к двери в задней стене хижины. Дверь распахнулась, и она выбежала, как летящий белый призрак в царстве черных теней и багрового пламени.

Непонятный инстинкт привел ее к загону, где держали лошадей. Какой-то воин как раз снимал перегородки. Он вскрикнул от удивления, когда белая девушка пронеслась мимо. Темная рука схватила ее за ворот рубашки. Резким рывком Ливия вырвалась, оставив рубашку в его руке. Лошади, фыркая, пронеслись мимо нее, сбив с ног черного воина. Тощие, выносливые кони кушитской породы тоже обезумели от огня и резкого запаха крови.

Как слепая, Ливия ухватилась за гриву пробегавшего мимо коня, упала, снова вскочила на ноги, высоко подпрыгнула и вскарабкалась на его спину. Обезумев от страха, табун поскакал сквозь огонь, копытами раскидывая искры, которые посыпались на людей ослепляющим дождем. Мимо испуганных чернокожих пронеслась обнаженная девушка, прильнувшая к гриве коня. Ветер трепал распущенные желтые волосы всадницы. Конь понесся прямо к палисаду, взлетел вверх — и исчез в ночи.

Ливия не пыталась управлять конем, не чувствуя необходимости делать это. Вопли и свет костров постепенно стихали. Ветер шевелил ее волосы и ласкал ее нагое тело. Ливия знала только одно: надо крепко держаться за гриву и скакать, скакать, скакать — за край света, прочь от агонии, горя и ужаса.