Марина Колесова - В плену королевских пристрастий

— Слукавить решила, нашей договоренностью изобразить любовь Бога?

— Мы заботимся о ней именно из-за того, что любовь Бога живет в наших душах. В данном случае она просто действует не напрямую, а опосредованно, но суть от этого не меняется. Так, что это не лукавство. Это именно Его любовь.

— Умно. Может, в самом деле, все так и есть… Тебе виднее, коль откровения свои посылает Он тебе. Сделаю все, как ты сказала, обеих выпущу и поговорю с ними… Кстати, дочери твои сказали, что у них еще старшая сестра есть… Где она?

— Моя старшая дочь сейчас при мне.

— Что ж не привезла ее с сестрами пообщаться?

— Боялась тебя прогневать…

— Не прогневаешь. В следующий раз можешь привезти.

— Не хотела говорить, да видно придется… — тяжело вздохнула Алина, — лгать не хочу… Дочка моя колдовать пыталась, и хоть раскаялась теперь во всем, демон ждет ее… Примешь здесь такую?

— Прям так и демон? — недоверчиво переспросила игуменья.

— К сожалению прям так и он… ждет он, чтоб она оступилась… и лишь я или стены монастыря могут охранить ее от него…

— Ты что к исповеди и на причастие не водишь ее?

— Как же без этого? Только то ему не помеха… на смерть двоих был заговор… и он половину исполнил, так что мне окончательно не избавить ее от него, я лишь охранить ее от него могу…

— Он кого-то убил ради нее?

Алина тяжело вздохнула, — Да, ребенка моего от первого мужа… она думала, что я жду ребенка от ее отца.

— А вторая половина? Неужто ты?

Алина кивнула, — поэтому и охранить ее могу…

— Как же ты выжила?

— Молитвами отца-настоятеля, братии, да сестер-монахинь моего монастыря… Они все за меня молились…

— Чудны дела твои Господи, — игуменья покачала головой, — Кто исповедовал то ее?

— Отец-настоятель… я ее тогда с собой в монастырь забрала.

— И он отпустил ее оттуда?

— Не сразу, но отпустил. Обещание взял, что строго контролировать ее буду, и отпустил.

— А муж твой знает обо всем этом?

— Знает… и он, и король знает… я при смерти была, а ее за руку поймали, там скрыть что-то невозможно было, — Алина качнула головой, — но пообещали они мне, что не будут ни в чем ее обвинять, если в монастыре ее оставлю, а потом и из монастыря забрать позволили.

— Привози дочь. Коль ты такое ей простить сумела, мне грех ломаться и презрение свое выказывать… Только зря ты ее из монастыря забрала. Передумаешь, можешь у меня оставить.

— Чтоб в каменном мешке ты ее держала?

— Держать буду там, где пожелаешь. И делать она будет то, что ты захочешь… И знать о ней будут лишь то, что сама скажешь.

— Понятно, тюрьма со всеми удобствами… хотя у меня ей не лучше сейчас… Девочке любви и развлечений хочется, а я смирения во всем требую и взыскиваю строго за каждую провинность.

— Девочка твоя на всю жизнь уже наразвлекалась, не кажется тебе?

— Жалко мне ее… Ты не представляешь как жалко.

— Ее знаешь, когда жалеть надо будет? Если из-за жалости твоей демону она достанется, вот тогда пожалеть можно будет, а сейчас чего жалеть? Ты лучше ребенка своего жалей. Ты хоть окрестила его?

— Нет, родами он умер… Не успела я, не ждал никто этого, ничего не предвещало такого поворота событий. Жалею его, конечно, каждый день в своих молитвах поминаю… Но видно, такова воля Господа была, раз он попустил все так…

— Может и так, только с дочери твоей вины это не снимает.

— Ох и сурова ты… — Алина тяжело вздохнула, — я сейчас тоже такой быть стараюсь… как же раньше мне претило это… вот видимо Господь и заставляет через это пройти, чтоб осуждать никого больше не смела…

— А ты еще и самокритична. Да… — она покачала головой, — Мне и в голову придти не могло, что герцогиня Алина Тодд, о которой что только не говорят, именно такая. Вот что, Алина, ты очень мне по душе… Захочешь пообщаться или посоветоваться о чем-то, приезжай, когда пожелаешь. Для тебя меня позовут в любое время, даже среди ночи. И с дочками общайся, сколько хочешь. И старшую привозить сюда можешь… А с Луизой твоей сама поговорю и, если ты не против, то в качестве наказания буду общения с тобой лишать. То есть приводить тебе ее будут, чтоб ты могла посмотреть, что она жива и здорова, а вот и подходить к тебе и разговаривать с тобой ей не дадут, лицом в угол на колени поставят, и все время, пока с Марией общаться будешь, так будет стоять.

— Я не против, только вряд ли она вытерпит… Стоять в углу, когда я буду разговаривать с Марией… она опять все нарушит.

— Я предупрежу, что если не вытерпит, колодки на нее наденут и рот завяжут, да еще в следующий твой приезд так же поставят.

— А на службах разрешишь мне бывать?

— Да, на любых, и если захочешь, то со старшей дочерью. Ей не повредит… и еще прикажу, чтоб карету твою во двор пропускали, нечего любопытным знать, сколько ты здесь времени проводишь.

— Благодарю, матушка и благословите идти, — Алина поднялась и, лучезарно улыбнувшись, склонила голову.

— Идите с Богом, Ваша Светлость, — игуменья тоже поднялась и, распахнув дверь, громко позвала, — Виола, сестру Бернардину приведи, чтобы проводила Ее Светлость.

Через неделю Алина вместе с Кэти приехала в монастырь. Только услышав имя герцогини, стражница тут же распахнула ворота. Алина уже знакомым путем прошла вместе с Кэти в небольшой зал, где виделась с дочерьми и через некоторое время туда вошла сама игуменья.

— Рада видеть Вас, Ваша Светлость, — проговорила она.

— Здравствуйте, матушка, я тоже очень рада видеть Вас, — Алина склонила голову.

Кэти, стоявшая рядом с ней, опустилась на колени и, склонив голову, тихо прошептала, — Здравствуйте.

— Дочерей Ваших сейчас приведут. Может, позволите мне, Ваша Светлость, поприсутствовать при Вашем общении?

— Конечно, матушка, — кивнула Алина и повернулась к Кэти, — Можешь встать.

Та поспешно поднялась. В это время незнакомая Алине монахиня привела Марию и Луизу. После чего поклонилась и вышла. Девочки сначала поклонились игуменье, а потом подошли к Алине, — Здравствуйте, матушка.

— Как Вы мои хорошие? — Алина расцеловала обеих.

Луиза схватила ее за руку и прерывающимся шепотом проговорила, — Ты знаешь, ты знаешь…

— Луиза! Еще раз услышу такое непочтительное обращение к матери, запрещу тебе с ней совсем разговаривать, и тебе завяжут рот, — резко одернула ее стоявшая поодаль игуменья.

— Простите, не посмею больше, — Луиза, со страхом оглянулась на нее, а потом вновь повернулась к Алине, — Матушка, Вы знаете, я ведь молилась и пыталась донести до Господа свою любовь, как Вы мне велели… И Господь услышал меня и увидел мою любовь, а матушка-игуменья узнала о том и в тот же день простила меня и из подвала выпустила… Я теперь слушаться стараюсь, и на всех службах стараюсь донести Господу мою любовь, и меня почти не ругает никто…