Далия Трускиновская - Шайтан-звезда (Книга первая)

– Прибавь, о Мамед! А что, разве китайского вина больше не осталось?

– Нет, не осталось! И сказал также аль-Кинди, что всякая утрата – благо, так как она уменьшает количество ждущих нас впереди потерь, утрат и огорчений. А его ученик, Ахмад ибн-ат-Тайиф, и сам прославленный аль-Фараби, написавший трактаты «О счастье» и «О достижении счастья», и не менее знаменитый Абу-Али ибн Сина, написавший два других трактата с точно такими же названиями, но путать их не следует, о дитя, ибо…

– Молчи, о проклятый! Клянусь Аллахом – я узнал тебя!..

– Мы правильно сделали, что оставили детей и собак за городской стеной, о звезда, – негромко сказал Хашим. – Хира порядком изменилась за те двадцать лет, что я не видел ее. И эти поборы у городских ворот тоже весьма обременительны… Сколько же мы должны были бы заплатить за все наше влачащееся войско? Как ты полагаешь, о звезда?

И он беззвучно рассмеялся.

Воистину, менее всего был похож на войско босоногий отряд темнокожих мальчиков, не пожелавших расстаться с пестрыми женскими нарядами. Для них сама эта пестрота уже была неслыханной роскошью.

– Их нельзя было брать сюда и по другой причине, о дядюшка, – отвечала Джейран. – Они наверняка выдали бы себя, целуя левую ладонь или произнеся клятву псами. Им будет куда лучше в хане, хотя я и беспокоюсь, как бы у них не вышло чего с Катулем. Ведь они все еще пытаются прокатиться на нем!

– Они – дети, о звезда, а этот конь – наилучший из всех коней, и хотел бы я, чтобы вазиры здешнего царя обладали его разумом. Он признал тебя, как человек признает своего господина, и подчиняется только тебе, и когда ты дала ему имя – он немедленно стал откликаться, но я надеюсь, что он не покусает мальчиков. Пусть лучше натаскивают собак, чем разгуливают по Хире.

– А что до поборов – разве мало у нас тюков с шелковыми и парчовыми одеждами? – вернулась к беседе Джейран. – Разве мало серебряной посуды взяли мы в той проклятой долине? Да хранят псы того, кто выгнал оттуда ее обитателей и не прикоснулся к добыче! Если мы продадим ее всю сразу, не гонясь за ценой, и то получим не меньше двух сотен динаров!

– Только не вздумай продавать товары в первой же лавке, о звезда, и не вздумай отдавать их посреднику! Он обведет тебя вокруг пальца, ведь у вас, на небесах, не умеют покупать и продавать, клянусь собаками!

Джейран вздохнула. Всякий раз этот проклятый старик исхитрялся не вовремя вспомнить о ее небесном происхождении. И возражать ему было сложно.

Надо полагать, свою молодость, зрелость и даже раннюю старость Хашим провел в бурных спорах, потому что всегда находил доводы в свою пользу, даже тогда, когда их быть вообще не могло.

– А почему бы нам не пойти к мухтасибу, о дядюшка? – спросила, подумав, Джейран. – Если мы сделаем ему богатый подарок, он укажет нам подходящих купцов, и наша сделка будет безупречна. Мы же не знаем здешних нравов. Вдруг в Хире покупают и продают по таким законам, которые заезжим купцам легко по незнанию нарушить? На мухтасиба мы хоть сможем пожаловаться вали!

Хашим покосился на девушку.

То, что она сказала, свидетельствовало о знании городской жизни, которого не получишь, взирая с небес. Джейран и сама понимала это, но давно пора было призвать к порядку заядлого спорщика Хашима.

Она все еще была в мужской одежде, на чем настоял старик, хотя в райской долине к ее ногам сложили огромную кучу найденных нарядов. А ведь под изаром она чувствовала бы себя в толпе спокойнее, и ей не пришлось бы следить за свисающим концом тюрбана, уложенным на левую щеку с тем расчетом, чтобы скрыть исчерна-синие знаки Сабита ибн Хатема.

Городского мухтасиба они нашли в ювелирном ряду, где он терпеливо разбирал склоку и расспрашивал свидетелей.

Речь шла о весах, к одной чашке которых якобы чудом прилип снизу медный даник, а потом исчез, словно его смело хвостом шайтана. И хозяин весов клялся, что они по точности равны знаменитым харранским весам, и постоянный покупатель, случившийся рядом, подтверждал его слова, а другие покупатели утверждали, что своими глазами видели монетку. И если бы Аллах, отвлекшись от более серьезных дел, прислушался к воплям и клятвам, то немало участников этой склоки ослепло бы, оглохло, онемело, лишилось близких и утратило имущество – ибо именно этого они себе и требовали в награду за лжесвидетельство.

Настала минута, когда почтенный мухтасиб сам едва не оглох, и Джейран, пробившаяся с Хашимом к лавке виновника суматохи, – с ним заодно. Однако Хашим чувствовал себя подобно рыбе в воде – очевидно, в годы затворничества среди озерных жителей ему не хватало именно крика, проклятий, тычков локтями под ребра и иных прелестей городского базара.

Наконец, всего после полутора дневных часов разбирательства, решено было покупку взвесить заново и деньги за нее уплатить также заново. При этом, разумеется, выяснилось расхождение с первой ценой, но не такое, которое бы оправдывалось прилепленным к днищу даником. Мухтасиб не выдержал, обругал продавца и покупателя скверными лжецами, нарушителями закона, и собрался послать невольника за городской стражей с палками. Тут произошло мгновенное и решительное замирение этих смертельных врагов, вплоть до объятия и взаимного поцелуя, причем один с восторгом прибавил от себя к двум проданным ожерельям еще и третье в подарок, а другой радостно вручил ему, не считая, все, что оставалось в кошельке. И оба вместе уговорили мухтасиба принять за беспокойство десять динаров, скаля при этом из густых бород зубы, чтобы все видели их дружественные улыбки.

– Тяжек твой труд и горек твой хлеб, о друг Аллаха, – обратился к мухтасибу Хашим, пока никто другой не увлек этого рыночного начальника разбирать новый спор. – Что ты скажешь о том, чтобы оказать небольшую услугу двум чужеземцам? Аллах возблагодарит тебя – и мы из миролюбивых людей, о мухтасиб, мы из умеющих быть благодарными людей, о мухтасиб, и в беседе с нами для тебя будет польза и прибыль, о мухтасиб!..

Речь старика, увлекавшего за собой из толпы мухтасиба, напомнила бы Джейран журчание райского ручейка Сальсабиля – если бы она слышала эту сладостную речь до своего путешествия в рай, а не после его.

И при дальнейшей беседе оказалось, что мухтасиб сам охотно возьмет дорогие платья, потому что он выдает замуж дочь, и что серебряной посуде он тоже будет рад, хотя эти товары поступают в Хиру беспрепятственно, и дороги свободны, и разбойники давно не давали о себе знать, а что касается благородных айаров – то и их здесь не видели и не слышали.

Хашим, готовый к тому, что мухтасиб может как бы не знать чего-то важного, перешел к заранее придуманной истории, которая, будь она записана иголками в уголках глаз, послужила бы назиданием для поучающихся. Слушая, как повествует старик, возводя глаза к небу и не стесняясь после каждого слова призывать Аллаха, Джейран изумленно помалкивала. И дня не прошло, как они вместе сочинили эту историю, и она была настолько коротка, что слушатель не успел бы выплюнуть косточку от финика. А Хашим расцветил ее такими благочестивыми подробностями, что вызвал слезы на глазах много повидавшего городского мухтасиба Хиры.