Елизавета Дворецкая - Солнце Велеса

– Будь ты расслаблена, живи на воде-студенице, а в белый свет не ходи, кости не зноби, тела не мучь! – продолжала Темяна, охаживая противницу метлой. – Ограждаю я сына моего Вершислава от тебя и сестер твоих тыном железным, пламенем ярым; подите вы на болото глухое, на дерево сухое, где петух не поет, собака не лает; идите в леса темные, на дерева сухие, в бездны преисподние, в котлы кипучие, в жары палючие…

Сплошное облако пылающих искр окружило лихорадку; та вопила не переставая и таяла на глазах. Когда она наконец исчезла, Темяна почти упала на лавку перевести дух; сбежавшиеся Ратиславичи, засветив огонь, сперва испугались ее, приняв за какое-то порождение бездны. Старую волхву так утомил этот поединок, что она весь день потом лежала без сил. Но все это время думала. Едва ли опасность миновала: у лихорадки Знобеи еще одиннадцать сестер. И хотя Темяна знала все их имена, у нее не хватило бы сил биться с этим воинством в одиночку. Зима наступала, и с каждым днем возрастали силы всех порождений бездны.

И вот теперь она сидела в середине Пекельного Круга и звала своего соратника с Той Стороны – кудесника Нави. Перед ней во тьме сияла Огненная река, по ее поверхности пробегали волны пламени, под ногами поскрипывала зола с погребальных костров. Ею были густо усыпаны берега реки, в обе стороны уходящие в бесконечную даль. Темяна вглядывалась в другой берег – в Нави ее глаза были куда моложе и зорче, нежели в Яви.

– Ты здесь, Волчья Мать? – закричала волхва живых. – Ты слышишь меня?

– Я здесь, – донесся ответ, и за всплесками пламени показалась белая фигура с неразличимым лицом.

– Мой сын и твой муж умирает. Отец твоих детей вот-вот проклянет их, потому что ему нашептывает подсадной дух. Та, что прислала его, хочет погубить его совсем и наслала лихорадку. Я прогнала ее, но она вернется со своими сестрами. Мне не под силу уберечь его в одиночку. Сделай что-нибудь, если ты не хочешь гибели своим детям и всему нашему роду.

– Я дам ему охрану, – ответила с той стороны волхва мертвых. – Я закрою тропы к нему из Нави. Но следи, чтобы никто не пришел со злом по дорогам Яви.

– Скоро солоноворот – время, когда вся Навь в наибольшей силе.

– Скоро солоноворот – время, когда все деды и чуры придут на помощь тому, кто нуждается в них…

С этого времени Темяна перестала ночевать у Вершины, но на княжьем дворе продолжало твориться нечто странное. Напуганные домочадцы договорились нести дозор по двое каждую ночь – только взрослые мужчины, – а все остальные с приходом темноты старались даже не выходить из жилищ. Ничего страшного не случалось, но людям начали мерещиться волки. Ворота Ратиславля стояли закрытыми, их открывали только днем, чтобы пропустить кого надо, и лесные звери никак не могли проникнуть в городок. Но то и дело кому-то виделся то серый хвост, мелькнувший за углом избы, то стоячие уши, то длинная морда с желтыми глазами. Волки никого не трогали, даже не пытались лезть к скотине, появлялись только в сумерках, и в ночной темноте можно было увидеть блеск их глаз. Богорад, впервые это увидев, заорал и запустил в желтые огоньки подвернувшимся поленом; огоньки бесшумно погасли. Принеся факелы, нашли валявшееся на мерзлой земле полено, но рядом никого – и ни единого следа на пороше. Волки не оставляли следов, и собаки молчали, только старались спрятаться в конуры.

– Не тревожьтесь, вас они не тронут, – спокойно сказала Темяна, когда к ней на Остров пришли рассказать об этих чудных делах. – Это Мать Волков прислала детей своих в сторожа.

Она знала, где эти волки скрываются днем. Невидимая для других цепочка звериных следов каждый вечер пересекала замерзший ручей и тянулась с Волчьего острова на жилую сторону.

А ее внуку Славяте и его товарищам-бойникам каждую ночь снилась белая женщина, которая набрасывала на них волчьи шкуры и посылала в Ратиславль – охранять князя и не подпускать к нему несущих зло. И они шли, осторожно ступая след в след, за своим вожаком и белой женщиной – Волчьей Матерью, волхвой Нави…

После путешествий первых дней наступило спокойное время. В Навь Лютава больше не ходила: этого вообще не следует делать без особой нужды, да и первые походы отняли у нее слишком много сил. Она шила, потом, когда Добровед принес ей вычесанный и скатанный в куделю лен, начала прясть. Теперь она плохо различала дни: почти все время было темно, иногда вверху светились серые пятна окошек, но чаще во тьме Подземья виднелись лишь огоньки лучин. Она то сидела у прялки, то варила кашу, то ела, то спала… Были это разные дни или один и тот же – Лютава не знала.

Теперь у нее было средство избавить отца от подсадного духа. Но воспользоваться она им могла еще не скоро – после Ладиного дня, когда закончится срок ее заточения. Нередко ее терзали опасения, что через несколько месяцев уже будет поздно. Довольно быстро Лютаве пришло в голову передать кольцо Лютомеру и отослать его домой – но, попробовав снять колечко, она обнаружила, что оно не снимается! На вид оно не изменилось и по-прежнему выглядело как ничего не стоящая детская поделка, но зато так прочно сидело на пальце Лютавы, будто родилось с нею. Выходит, в Ратиславль это кольцо попадет только вместе с ней.

Подумывала она и попытаться заманить Вершину сюда: уж наверное, Бранемер не откажется пригласить ее отца в гости! Но едва ли из этого что выйдет: поскольку сейчас Вершиной управляет подсадной дух, Галица, приложившая столько сил, чтобы разлучить отца со старшими детьми, ни в коем случае не позволит ему поехать туда, где они находятся. Вот если бы и Хвалис был где-то здесь…

Вдруг сообразив, Лютава даже испугалась их с братом прежней беспечности: им давным-давно следовало выяснить, где находится беглец. И если с отцом они пока ничего поделать не могут, то Хвалис – иное дело…

Дни становились все короче. Поднимаясь в «белый свет», чтобы пройти в баню, Лютава видела груды снега на дворе. Берлога медведя давно превратилась в белый холмик, и лишь пар вокруг желтоватого отверстия давал понять, что внутри спит могучий зверь. Но и сама Лютава, привыкнув к уединению в глубинах земли, неуютно себя чувствовала наверху и торопилась вернуться вниз.

Заканчивался месяц стужень, наступал величайший из годовых праздников – солнцеворот, пора, полная долгого разгульного веселья, изобильного угощения, священнодействий, радости обновления и затаенного ужаса от близости Нави. Боги и чуры заглядывали в глаза смертным, и божественный дух вытеснял все простые житейские заботы. Впереди были двенадцать дней, находящихся на грани времени и на грани миров, дни, когда стены между Явью и Навью истончаются, духи предков нисходят к потомкам, а дух живых проникает в те уровни бытия, которые в остальное время ему недоступны. В эти дни человек свободен от всего того, что весь год приковывает его к земле.