Далия Трускиновская - Окаянная сила

Добрым словом помянула безгласно Алена хитрого Петра Данилыча — прямо-таки его словами обрисовала свое положение, и от купеческого вранья давнишнего теперь ей вышла немалая польза.

— Что же за купец? — Кулачиха и вовсе раздухарилась, не каждый день доводилось слушать такие новости.

— Петр Данилыч мой из купцов Кардашовых, что деревянной посудой промышляют, — объяснила Алена. — У них по деревням мастера сидят… Коли ты что слыхала про моих родителей, расскажи, матушка, а я уж не поскуплюсь, — попросила Алена.

— Да господь с тобой, голубушка! Кабы я что знала…

— Как же я к Лопухиным попала?

— Уж и не знаю, как тебе, Аленушка, сказать. Дунюшка дитем болела, боярыня в Моисеевскую обитель молиться ездила. Слава богу, отмолила — поздоровела Дунюшка. А в те поры игуменьей там была не матушка Александра, а матушка Леонида. И говорили, что ее молитву Бог слышит. И вот присылает матушка Леонида за боярыней. И едет наша Наталья Осиповна к ней по первому зову. А возвращается — с тобой! Призвала ее матушка Леонида в келию и говорит — есть у меня для тебя, свет, послушание. Христос и Матерь Божья твое чадо уберегли — убереги и ты малое чадо. Возьми, воспитай, а как войдет в зрелые лета — захочет то чадо принять пострижение, и ты не препятствуй, ибо так нужно. А возле обители уже тогда богаделенки стояли, и туда зазорные девки подкидывали своих выблядков. Боярыня говорит — как же я возьму дитя, зазорно рожденное? А игуменья ей — дитя, говорит, в честном браке рожденное, но только оба его родителя померли, а в богаделенке оставлять его негоже. Пристыдила она боярыню — та покорилась. Так ты к нам и попала.

— Игуменья Леонида… — повторила Алена. — Так ведь она когда еще померла!

— Да, там теперь который год игуменьей матушка Александра, — сказала Кулачиха. — Она, может, знает, какого ты роду, а может, и нет. И вот еще что. Как ты совсем крошечная была, дважды старица приходила, всякий раз и Дунюшку, и тебя благословляла.

— Ну, стариц к Наталье Осиповне всегда много хаживало.

— Та была особая, годами — молодая, а личиком — красавица. Только видно было — хвороба ее мучает. Или постом она себя так изнурила — уж не знаю.

— Она! — вскрикнула Алена. — Матушка моя то была! Хотела проклятье избыть, бедная!..

— Какое проклятье, светик?! — Кулачиха от любопытства так к Алене подвинулась — чуть со скамьи не спихнула.

— Меня в материнской утробе прокляли, так верные люди объяснили.

— А что ж за люди? Может, такие, что соврут — недорого возьмут?

— Да нет — ворожея Рязанка.

— Ну… Эта правду ведает…

— Так, значит, более ничего и не скажешь?

— Кабы знала! — Кулачиха искренне пригорюнилась.

А рукой меж тем накрыла полтину, да так плотно — словно рыбьим клеем ладонь к лавке прилепилась… И всем видом баба давала понять — более от нее никому и ничего не добиться.

— Дунюшке… государыне Авдотье Федоровне от меня исхитрись поклон передать, — попросила Алена. — Пусть ей скажут — жива, мол, весной дам о себе знать.

— Да уж исхитрюсь, светик!

Горестная Алена убрела по Солянке. Вот ведь — поклон от родимой матушки… Рабы Божией Настасьи…

И остановилась, ахнув громко. В Успенском соборе сегодня была, бабьей своей дурью Спаса Златые Власы донимала, а две свечечки жалкие за упокой души рабы Настасьи и раба Дмитрия поставить забыла!

Всё одно к одному… Вернулась в Москву — решительно всё не заладилось. Рязанка не согласилась раньше срока проклятье отделывать — это раз. Нечем поклониться Владимиру оказалось — два. То-то баба задним умом крепка… Кулачиха ничего путного не сказала — выходит, три. Да еще свечки…

Может, много лет назад Алена забилась бы в уголок от всех своих несчастий — поплакать тихонько. Теперь же постояла, вздохнула шумно и ускорила шаг. Не печаль, а злость в ней проснулась. Не на себя, разумеется.

Давно уж Алена ни в чем себя не винила.

Может статься, с того самого дня, как проведала о своем проклятье.

Всё, что в ее жизни случалось не так, отныне было не ее виной. А когда заполучила от Кореленки силу (смех и вспомнить, как тогда перепугалась!), так и вовсе уверовала в то, что предназначение ее в этой жизни — особое. Ворожеям-то Господь попускает — вон они и порчи напускать умеют, и травки ядовитые знают… Видно, то добро, что они силой своей творят, их малое зло перевешивает…

Взять ту же порчу. Ведь не на первого встречного напускают — а поделом она кому-то достается. Может, как раз их рученьками Господь свой правый суд вершит?

Додумавшись до того, что ее руки, возможно, для того и потребовались Богу, чтобы наказать вора и душегубца Федьку, Алена продолжила приятные размышления.

Вот ведь хорошим людям, Петру Данилычу с семейством, она вовеки бы вреда не причинила. И доброй купчихе Калашниковой, которая безоглядно выполнила послушание — спасла от смерти незнакомую девку… Стало быть, как в сильном обереге сказано, — послал ее Господь с неба на землю, подвязал ее Господь медным поясом, закрыл ее Господь медным котлом, замкнул ее Господь на тридевять замков, ключи отдал матушке Пресвятой Богородице, чтобы она бесстрашно Его святую волю творила…

Удивительные это были мысли, ладные да складные. И приятно Алене было осознавать себя под особым Божьим покровительством. Ее ярость оказалась не злобой черной, а неуемным желанием справедливости послужить. Кому ж такое не приятно?

Если бы Алена поделилась своими рассуждениями со Степанидой — та, возможно, и нашла бы, что возразить воительнице. Однако Алена сама для себя наилучшей собеседницей в те дни стала. И перебирала всю жизнь едва ль не по часику, пытаясь угадать, кого послал ей на пути Господь, чтобы ее руками навести порядок? Изверга, что проклятье на нее навел? Так не его ж одного!

Строга была Кулачиха — ну да бог с ней, зла не желала. Языкасты были верховые девки — при чем остались те девки, кроме как при длинных своих языках? Которая из них силушки сподобилась? Ну, кто там еще против Алены злоумышлял?

И тут она едва ль не вслух произнесла — Пелагейка!

Впервые за всё время, прошедшее с памятной ночки, Алена задумалась — а что же представляла собой карлица Пелагейка?

О том, что ее заговоры были — что мертвому припарки, Алена вроде бы и раньше знала, да всё как-то не удосуживалась вспомнить. Однако Пелагейка постоянно имела полюбовников, и все — молодых парней, статных и дородных, иные даже на личико были хороши собой. Чем же привлекала она их? Если не дурацкими заговорами без зачина, замка и хоть какой-то силы — то чем же?

Если бы Алена задала себе этот вопрос даже в первый год своего обучения у Степаниды Рязанки, то вряд ли бы ответила вразумительно. Глупа была. Теперь же единственный ответ был — деньги.