Джордж Мартин - Грёзы Февра

– Не имеет значения, что вы слышали. Да, было у меня еще одно судно. «Грёзы Февра». Названное по имени реки. Домработница расшумелась.

– Неудивительно, что город не растет – с таким-то народом, помешавшимся на реке Февр! И почему вы не называете ее правильно? Теперь это река Галена.

Эбнер Марш фыркнул.

– Сменить дурацкое имя дурацкой реки… в жизни не слыхал большей глупости. Что до меня, то река была, есть и будет для меня Февром, и плевать мне на то, что говорит мэр. – Он принял суровый вид. – И вы вместе с ним. К тому же, судя по тому, как ее загрязняют, скоро из реки она превратится в дурацкий ручей!

– Боже, что за речь! А я-то думала, что человек, читающий стихи, способен усвоить язык нормальных граждан.

– Какое вам дело до моей чертовой речи? – бросил Марш. – И не болтайте о стихах всему городу, вы меня поняли? Просто я знал одного человека, который любил эти стихи, лишь потому и держу их. И вообще, прекратите повсюду совать свой нос, ваше дело – содержать мои пароходы в порядке и чистоте.

– Разумеется. А вы сделаете модель вашего того корабля, а? «Грёзы Февра»?

Марш опустился в глубокое пухлое кресло и нахмурился.

– Нет, не думаю. Это единственный корабль, о котором я хотел бы забыть.

Он взял газеты и принялся читать последние новости о «Натчезе» и хвастливых заявлениях его капитана. Домработница, что-то прокудахтав, наконец приступила к уборке.

Дом Марша имел высокую круглую башенку, выходящую на южную сторону. По вечерам Марш любил подниматься наверх со стаканом вина или чашкой кофе в руках, а порой и куском пирога. Теперь он уже не обладал тем волчьим аппетитом, который был у него до войны. Еда как будто утратила былой вкус. Марш по-прежнему оставался мужчиной крупного телосложения, хотя со времени своего знакомства с Джошуа Йорком и дней, проведенных на «Грезах Февра», потерял в весе не меньше сотни фунтов. Кожа на нем болталась, словно он купил ее на пару размеров больше в расчете, что она сядет.

– Я стал еще безобразнее, чем был, – ворчал Марш, когда ему случалось посмотреться в зеркало.

Со своего места в круглой башне Марш видел реку. Там, с вином и книгами, он часто коротал ночи и любовался открывающимся сверху видом. Река в лунном свете была изумительна. Она неустанно катила вперед свои воды, как катила их до его рождения, как будет катить и после того, как он умрет и будет похоронен. Это зрелище вселяло в душу Марша мир и покой, и он очень дорожил этим чувством. Большую часть времени он пребывал в меланхоличном настроении и чувствовал себя уставшим. В одном стихотворении Китса он прочитал, что нет на свете ничего более грустного, чем видеть, как умирает прекрасное, и Маршу иногда казалось, что все прекрасное в этом мире куда-то пропадает. К тому же Марш был одинок. Он так много времени провел на реке, что настоящих друзей в Галене у него не осталось. К нему никогда не приходили гости, он никогда ни с кем не разговаривал, если не считать вечно досаждающей ему домработницы. Порой она допекала Марша по-настоящему, но он терпел, как терпят плохую погоду, потому что это было единственным, что вносило в его жизнь хоть какое-то разнообразие. Иногда Маршу казалось, что жизнь уже, собственно, кончилась; тогда он злился и лицо наливалось краской. Многого он так и не успел сделать, многое оставалось незавершенным… увы, Марш старел и не мог отрицать этого. Когда-то, отдавая дань моде, он повсюду носил с собой старую тросточку из древесины пекана; теперь приобрел для себя дорогую трость с золотым набалдашником и при ходьбе тяжело опирался на нее. Вокруг глаз и даже между бородавок собрались морщинки, а на тыльной стороне левой ладони появилось странного вида коричневое пятно. Капитан даже не заметил этого. Он продолжал сквернословить и читать книжки.

Марш сидел в гостиной и читал книгу мистера Диккенса о путешествиях по реке на просторах Америки, когда домработница принесла ему письмо. Он в изумлении чертыхнулся и захлопнул том, пробурчав под нос:

– Чертов болван этот британец, бросить бы его в проклятую реку.

Он взял письмо, разорвал конверт, и тот упал на пол. Получить письмо уже само по себе было для него чем-то необычным, но это было необычно вдвойне. Первоначально письмо адресовалось в Сент-Луис, в гроузопассажирскую компанию «Река Февр», и уже оттуда переправлено в Галену. Эбнер Марш развернул хрустящий желтоватый листок, и у него перехватило дыхание.

Эту почтовую бумагу он сразу узнал. Он заказал ее тринадцать лет назад и положил в ящик стола каждой каюты своего парохода. В верхней части листа красовался выполненный пером рисунок крупного большеколесного парохода с витиеватой надписью «ГРЁЗЫ ФЕВРА». Почерк, изящный и летящий, тоже был ему знаком. Записка гласила:

Дорогой Эбнер,

Я сделал свой выбор,

Если ты здоров и не против встретиться со мной, быстро, как, только сможешь, приезжай в Новый Орлеан. Меня ты найдешь в «Зеленом дереве» на Галлатин-стрит.

Джошуа

– Чтоб вам всем пусто было! – выругался Марш. – После стольких лет неужели этот чертов дурень думает, что может прислать мне такую вот дурацкую писульку, и я сломя голову брошусь в Новый Орлеан? И никаких тебе объяснений! Да кем он себя, черт возьми, считает?

– Уверена, что не знаю, – вставила слово домработница. Эбнер Марш резко поднялся.

– Женщина, куда вас угораздило засунуть мой белый китель? – проревел он.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЕРВАЯ. Новый Орлеан. Май 1870 года

Эта улица, думал Марш, торопливо шагая по Галлатин-стрит, походит на дорогу, проложенную через ад. С обеих сторон ее тянулись танцевальные залы, салоны и дома терпимости. Повсюду было многолюдно, грязно и шумно. На тротуарах толклись пьяные, проститутки и всякая шушера. По дороге Марша окликали шлюхи, насмешливо приглашая поразвлечься, но он не обращал на них внимания, и их насмешки превращались в язвительные колкости. Неопрятные мужчины с холодными глазами и медными кастетами смотрели на него, не скрывая презрения. Из-за этих взглядов Марш очень сожалел, что выглядит таким респектабельным и старым. Чтобы избежать встречи с толпой сгрудившихся напротив танцевального зала мужчин, вооруженных дубинками, он перешел на другую сторону улицы и оказался перед «Зеленым деревом».

Это был танцевальный зал, ничем не отличающийся от других, мерзкая дыра, окруженная такими же дырами. Расталкивая народ, Марш прошел внутрь. Внутри было сумрачно и многолюдно, дым висел коромыслом. В синеватой дымке двигались пары, раскачиваясь в такт дешевой музыке. Один мужчина в красной фланелевой рубахе, плотного сложения, спотыкаясь, топтался на танцевальном пятачке в обнимку с партнершей, которая, похоже, уже ничего не соображала. Сквозь тонкую ткань он тискал грудь женщины, одновременно пытаясь удержать ее на ногах.