Стивен Кинг - Извлечение троих

НЕЕЕТ… — заорал Морт, и в последнюю долю секунды до того, как поезд подмял его под себя, перерезая Морта пополам, но не выше колен, а прямо по талии, Роланд рванулся к двери и упал… на той стороне.

Джек Морт погиб в одиночестве.

Коробки с патронами и бутылочка с «Кефлексом» возникли рядом с физическим телом Роланда. Его руки судорожно цеплялись за них, но потом постепенно расслабились. Стрелок заставил себя подняться, осознавая, как бьет лихорадка его ослабевшее больное тело, в котором он оказался снова, слыша, как кричит Эдди Дин, как Одетта кричит двумя голосами. Он взглянул — и смотрел только мгновение, — и увидел именно то, что слышал: не одну женщину, а двух. Обе были безногие, обе темнокожие, обе очень красивые. И все же одна из них была злобной стервой, и внешняя красота не скрывала ее внутреннего уродства, а лишь подчеркивала его.

Роланд смотрел на этих сестер-близнецов, которые были, конечно, не сестрами, а двумя лицами: злым и добрым, — одной и той же женщины, смотрел пристально, как завороженный.

А потом Эдди закричал снова, и Роланд увидел, как из моря выползают омарообразные твари и не спеша направляются туда, где оставила его Детта, связанного и беспомощного.

Солнце зашло. Стемнело.

Детта увидела себя в дверном проеме, увидела себя своими глазами и глазами стрелка, и смятение ее было таким же внезапным, как и у Эдди, но только более отчаянным и безудержным.

Она была здесь.

Она была там, в глазах стрелка.

Она слышала рев подходящего поезда.

— Одетта! — выкрикнула она, и неожиданно пришло понимание: кем была она и когда это произошло.

— Детта! — выкрикнула она и вдруг поняла все: кем была она и кто это сделал.

Мгновенное ощущение, как будто ее вывернули наизнанку… а потом — боль.

Ее разрывало надвое.

Роланд кое-как спустился по пологому склону берега к тому месту, где лежал связанный Эдди. Движения его напоминали движения тряпичной куклы. Один из омаров уже потянулся клешней к лицу Эдди. Тот закричал. Стрелок отбросил омара ногой. Неловко нагнувшись, он обхватил руки Эдди и потащил его прочь, но было уже слишком поздно: сил у него почти не осталось, эти твари сейчас доберутся до Эдди, черт, до них обоих…

Эдди опять закричал, когда один из омаров — дид-а-чик? — выдрал у него кусок штанины вместе с мясом. Эдди хотел закричать, но из горла его вырвался только сдавленный хрип. Его душила петля, сплетенная Деттой.

Ползучие твари окружили их со всех сторон, сомкнувшись кольцом, подступая все ближе и ближе и алчно клацая клешнями. Стрелок вложил все свои силы в последний отчаянный рывок и… повалился плашмя. Он слышал, как они подступают со своими идиотскими вопросами и клацающими клешнями. Может быть, это не так уж и плохо, — подумал он. Он поставил на карту все и проиграл.

Грохот собственных его револьверов привел его в оцепенение.

Две женщины лежали на пляже лицом к лицу, приподнявшись, как змеи, готовые атаковать, пальцы с одинаковыми отпечатками смыкались вокруг одинаковых шей с одинаковыми морщинками.

Эта женщина пыталась убить ее, но эта женщина — не настоящая. Нереальная, как и та девочка. Девочка — это просто сон, который привиделся ей после того, как упал кирпич… но сейчас сон стал явью, сон вцепился ей в горло и пытался убить ее, пока стрелок там спасает своего друга. Сон, ставший явью, матерился ей в лицо, брызжа горячей слюной. Это я взяла ту синюю тарелку, потому что эта тетка положила меня в больницу, и потом, у меня никогда не было такой особенной тарелки, и я разбила ее, потому что так было надо — ее разбить, а потом, как только я видела белого парня, я и его избивала, я всегда била белых парней, потому что им так и надо, и воровала я в магазинах, где только особенные продают товары, для белых, которые там жиреют, пока наши черные братья и сестры голодают в Гарлеме, а детишек их пожирают крысы… это все я, слышишь, сука? Это все я. Я… Я… Я…

Убить ее, — подумала Одетта, но поняла, что не сможет.

Она не могла убить эту ведьму и выжить сама, точно так же, как и эта отвратительная деваха не могла просто так убить ее и спокойненько жить себе дальше. Они могут лишь задушить друг друга, пока Эдди и тот (Роланд/Гнусный Мужик) кто позвал их из-за двери, погибают там, у воды, пожираемые заживо. Но это будет конец для всех. Однако она могла еще (любовь/ненависть) отступиться.

Одетта отняла руки от горла Детты, хотя та продолжала остервенело душить ее, перекрывая дыхание. Вместо того, чтобы душить свою противницу, она обняла ее.

— Нет уж, сука! — завопила Детта, но в этом истошном крике смешались и ненависть, и благодарность. — Нет, оставь меня, слышишь, оставь меня…

У Одетты не было уже голоса, чтобы ответить. Когда Роланд отпихнул ногой первого омара, а второй уже подбирался, навострившись цапнуть Эдди за руку, она сумела лишь прошептать этой ведьме в ухо:

— Я люблю тебя.

Руки сжались еще сильнее смертоносной петлей… и вдруг обмякли.

Исчезли.

У нее снова возникло такое чувство, как будто ее выворачивает наизнанку… а потом вдруг — о радость! — она стала единой. Цельной. В первый раз с того дня, когда выродок по имени Джек Морт бросил кирпич на голову маленькой девочки, которая оказалась на этой улице лишь потому, что белый таксист уехал, не пожелав подвозить негритосов (а отец ее из гордости не захотел еще раз попробовать вызвать машину, опасаясь повторного отказа), она стала единой. Она: Одетта Холмс. Но другая..?

— Шевелись, сука! — завопила Детта… но это был ее собственный голос: они с Деттой слились воедино. Сначала она была одна, потом их стало двое, а теперь стрелок «извлек» из нее третью женщину. — Шевелись, иначе их сожрут!

Она глянула на патроны. Нет, времени у нее нет. Пока она будет перезаряжать револьвер, все будет кончено. Оставалось только надеяться.

Но что еще можно сделать? — спросила она себя и взялась за оружие.

И вдруг ее темнокожие руки сотряс громовой удар.

Омарообразная тварь нависла прямо над лицом Эдди — в ее выпученных мертвых глазах поблескивали жуткие искорки какой-то отвратительной жизни. Клешня потянулась к лицу.

— Дод-а-…— начало было чудовище и вдруг разлетелось на мелкие кусочки.

Роланд заметил, как чудище подбирается к его левой руке, и подумал еще с мрачным юмором: «Вот и другая рука…» и вдруг омарообразная тварь превратилась в ошметки панциря и зеленоватых внутренностей, разлетевшиеся во все стороны.