Марина Дяченко - Последний Дон Кихот

И он вытряхнул на стол содержимое мешочка, который все время мял в руках.

Альдонса не сразу поняла, что это. Сперва брезгливо присмотрелась; потом быстро взяла в руки, развернула…

Смирительная рубашка с безвольно опущенными рукавами. Длинными, длинными рукавами…

Карраско хотел еще что-то сказать, когда Альдонса хлестанула его длинным рукавом — по лицу:

— Вон.

Он опешил. Хотел что-то сказать…

— Вон из моего дома!

Испуганный топот ног. Был Карраско — нет Карраско.

В печку. В печку эту дрянь…

На полпути ей стало плохо.

Она не стала жечь рубашку — затолкала куда-то в кучу тряпья.

Она подумала: а что, если Карраско прав?!

Он терпел.

Таблетки Карраско так и лежали горкой — нетронутые. Когда-то в отрочестве ему пришлось узнать действие такого вот, в яркой капсуле, лекарства; теперь он боялся этих таблеток. Он решил про себя, что пока у него хватит сил терпеть — он потерпит, и только когда станет совсем уже невмоготу…

А утром над головой вдруг развернулись крылья ветряной мельницы. Заскрипели, грозя поддеть Алонсо и размазать его по стене; он метнулся, пытаясь бежать, но за окном уже злорадно скалилась харя колдуна Фрестона.

— Пошел прочь! Прочь!!

Его дом не мог защитить его. Да и не к лицу рыцарю прятаться, подобно женщине, надо собраться с духом, встретить смерть с оружием в руках.

Шли великаны…

— Что с ним, что с ним, сеньора Альдонса?!

…от их поступи содрогался дом.

И как-то сразу обнаружилось, что Алонсо в гостиной, сидит на корточках, закрыв голову руками, что рядом бьется Альдонса, голос ее долетает до него сквозь гул катастрофы:

— Алонсо… Алонсо, посмотри на меня! Ничего нет, только наш дом, все на месте, все в порядке, только я, только вот Санчо и Фелиса… Алонсо, посмотри на меня! Держи меня за руку, я тебя вытащу!

Он сжал ладонь Альдонсы так, что, кажется, хрустнули кости.

— Я тебя вытащу, Алонсо! Не уходи от нас! Пропади все пропадом… Все донкихоты… проклятые сумасшедшие… проклятый род… Алонсо, я тебя вытащу, ты только не выпускай руку! Не уходи… Алонсо! Алонсо!!

Он увидел, как медленно и торжественно рушится его дом. Как обваливается потолок. Падают все до одного портреты, расползается клочьями гобелен, но вместо смеющегося Дон-Кихота за ним — полуразложившееся, искаженное гримасой лицо.

— Он уходит. Он уходит. Он сходит с ума. Алонсо… Господи, Алонсо… Скоты! Дон-Кихоты — выродки! За что его? За что ему?! Ему-то — за что?! Санчо, он уходит…

И тогда Санчо Панса закричал.

Этот крик на секунду удержал гаснущее сознание Алонсо.

— Это я! Это я! Это мы с Фелисой! Это она ходила за вами, это я велел ей за вами следить! Это она была привидением, она завернулась в простыню… Фелиса, принеси ходули, быстро! Покажи сеньору Алонсо свои ходули! Покажи ему! Ну! Алонсо, это я тебя предал, я! Меня подкупили! Когда я только пришел в цирюльню, в самый первый день! Мне сунули в карман записку! Там были деньги, много! Там… вот эта записка, посмотри! Прочитай! — трясущимися пальцами вывернул карман, оттуда упал сложенный вчетверо голубоватый листочек, Санчо подхватил его у самого пола, развернул. — «Если Алонсо Кихано никогда не наденет латы и останется дома, Санчо вдобавок к задатку получит еще дважды по столько»! Вот это письмо, смотрите! Смотрите, я не вру! Я подговорил Фелису! Это мы, это я, это я… Прочитайте! Вот деньги! Вот эти проклятые деньги, я сроду не видел столько денег сразу! Вы не сумасшедший! Это неправда! Вот, Фелиса принесла ходули… покажи, как ты на них ходила! Покажи быстро, девка, или я тебя своими руками задушу!.. Вот, смотрите, вот ваш призрак. Вот… Алонсо, это я. Это я, а ты не сумасшедший. Я тебя предал! Смотри, вот письмо! Вот деньги! Вот я! Убей меня! Ну!

Алонсо прикрыл глаза.

Какой звон в ушах. Звон в ушах. Колокол.

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

Утро.

Сквозь прорехи в старых шторах вязальными спицами пробивается солнечный свет.

Неподвижная фигура возле кровати.

— Альдонса?

Не видя ее лица, Алонсо чувствовал ее запах. Запах высохшего пота, ночи, пережитого ужаса…

— Альдонса… какое сегодня число?

— Двадцать шестое, — сказала она после паузы.

Алонсо улыбнулся.

Тело еще не до конца слушается, еще тяжелое, онемевшее, как бы не свое тело. Но голова — своя. Чисто и ясно в голове, и спокойно, как в летнем небе.

— У нас мало времени, — он поднимал свое тело, как поднимают крюками тушу павшего мула. Он знал, что стоит преодолеть первое сопротивление мышц и сухожилий, перетерпеть первое головокружение, а дальше будет легче. — Уже двадцать шестое… Осталось два дня… Росинанта подковали? Где Фелиса?

— Прячется, — отозвалась Альдонса после паузы. — Росинанта подковали, Фелиса прячется…

— Ерунда, — в его голосе обнаружилось привычное, здоровое раздражение. — Двадцать шестое… Осталось два дня! Подумать только… Где мои сапоги? Где одежда? Где Фелиса? Почему она не приготовила завтрак?

— Завтрак приготовил Панса, — все так же после паузы сказала Альдонса. — Твоя одежда перед тобой, на стуле…

Он замер, глядя прямо перед собой невидящими глазами:

— А где это письмо?! Альдонса… где?!

Кинулся ворошить одежду. Обыскивать карманы…

— Где письмо? Где оно? С деньгами?

— Оно у Пансы, — ровным голосом отозвалась Альдонса.

— Да? Я хочу узнать… а кто все-таки заказал… кто заплатил за меня. Вот черт… ну почему меня интересует такая ерунда?! Так мало времени, так много дел… и вот эта ерунда… Я хочу это знать, Альдонса. Кто хотел свести меня с ума?

Альдонса молчала.

Тяжело переваливаясь с ноги на ногу — ступни были как деревянные — он подошел к окну и сдернул занавеску.

И, когда глаза притерпелись к нахлынувшему солнцу — увидел наконец, что Альдонса вовсе не сидит у кровати, как ему показалось вначале, что она стоит на коленях, и лицо ее — как воск.

— Что ты… Альдонса? Почему ты на коленях? Вставай…

Только расширившиеся зрачки выдали ее боль, когда она попыталась подняться. Отвергла его помощь, встала сама, двинулась к двери…

В дверях чуть не упала. Ухватилась за притолоку.

Она сказала себе: если всю ночь вот так простоять на коленях у его кровати — помешательство минует его; уже через несколько часов ночного бдения у нее, кажется, не было ног. Только тупая саднящая боль.

Алонсо метался, стонал сквозь зубы и бормотал неразборчиво не то мольбы, не то угрозы; Альдонса стояла, как коленопреклоненное надгробие, готовая не сходить с места и год, и два, или до смерти.