Елена Федина - Дом у дороги

— Скорее ехать, а не стоять на снегу!

— Ты такой же добрый, как твой брат.

Он помог ей сесть на коня, он был — сама любезность. Он мне не нравился совершенно!

Два часа мы скакали до дома, где нас ждала Жозиана с двумя собаками. Первое, что она сделала, когда мы въехали во двор, это обняла меня и поцеловала, причем, достаточно долго, чтобы принцесса могла заметить. Принцесса заметила. Всё вытекало одно из другого, неизбежность продолжала висеть над нами как топор.

— Зачем тебе это? — спросил я обреченно.

— Ты мой, — заявила она, — пусть знает.

— Да не нужен я тебе!

— А это уже мое дело!

— Займись лучше Самсоном. Он все-таки получше, чем старый, скучный охотник.

— Дурак ты, Редли. И ничего не понимаешь в женщинах.

— Да. Это уж точно. Как в тебе это уживается, а? Я же знаю, что ты добра и великодушна. Но ты…

— Что я? — усмехнулась она.

Я втянул ее в эту историю. Я чувствовал свою вину. Но у меня только одно слово вертелось на языке.

— Ты такая стерва, Жозиана!

— Да, — кивнула она, — я женщина.

И ушла в дом совершенно удовлетворенная. Я остался на пороге. Том подошел сзади и толкнул меня в бок.

— Дубина! Ты другого места не нашел облизывать свою певицу?!

— Отстань…

— Если б ты видел лицо принцессы!

— Кажется, утром тебе не было до нее дела?

— То было утром… вот что: сейчас я отвезу твою певицу домой. Ей там будет гораздо безопаснее, чем в нашей компании. А ты — объясняйся с принцессой.

— Спасибо, Том, — вздохнул я, — что бы я без тебя делал?

— Зачем ты вообще ее притащил, не понимаю!

— Она была слишком напугана.

— Ты и правда дубина, Редли…

Спорить я не стал. Всё складывалось роковым образом, и я ничего не мог с этим поделать.

В доме стало уже тесно: пять человек и две собаки. Жозиана не возражала, когда он предложил ей отправиться в Трир. Ее особняк был несомненно удобнее, чем дом охотника, а свое дело она уже сделала. Я только подивился, как и искренне и нежно она расцеловала принцессу и пожелала ей выйти замуж за Антиноя Симурского. Принцесса только грустно кивала.

— Обязательно…

И мы коротко простились уже во дворе. Лучше б я их не отпускал! Том уже вставил ногу в стремя, когда я схватил его за плечо.

— Слушай, тебя не преследует голос?

— Преследует, — сказал он серьезно.

— И ты понял, что нужно сделать?

— Понял… Ты не волнуйся, Редли, я всё сделаю. Люби свою принцессу и не отдавай никаким герцогам. Понятно?

— Понятно, — вздохнул я, — ты приезжай побыстрее, что-то я за тебя волнуюсь.

— Не волнуйся. К вечеру буду.

Я долго смотрел вслед двум черным точкам на белой дороге.

~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~ ~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~

Наверно, он был уже частью меня. При его отсутствии накатывала собачья тоска, близкая к тошноте, меня словно раздирали надвое.

Я стоял на дороге, чувствуя, что мне плохо, мне очень плохо, и вдруг понял, чего я хочу. Я хочу потерять сознание, лечь в снег, превратиться в куль соломы и погрузиться в сиреневый туман.

Когда и где я рухнул, я не помню, помню только, что постарался упасть на спину, чтобы не в снег лицом. Было небо, голубое, потом сиреневое, потом черное. Всё было черное, и я осознавал, что это не вокруг меня, это — я сам. Я — это всё, всё — это я.

Мне по-прежнему было плохо, где-то внутри меня что-то было не так. И я стал смотреть внутрь себя, я стал падать в пропасть, превращаясь в маленький-маленький комочек. Я уменьшался стремительно, пока не стал крохотным огоньком в цепочке себе подобных, но я всегда помнил, что я то огромное "Всё".

Мы неслись куда-то и в ряд, и кучей, мы строили геометрические фигуры, и тут же распадались. Я знал почему: фигуры были "неустойчивы". Миллионы раз мы пытались объединиться, но ничего не получалось, не совпадало какое-то условие. Я понял: мы должны были быть одинаковыми, жестко одинаковыми, а один из нас не такой. И он мешает всем.

Я его заметил, я его выбрал, я упал в него как щепка в костер, снова стремительно уменьшаясь. То, что я увидел словами описать невозможно, я только понял, что это мой предел уменьшения, и надо искать другие пути…

Снег был ослепительно белый, ошалелый охотник долго не мог прийти в себя. "Ты хочешь взглянуть на всё моими глазами?" — спросил я мысленно этот невидимый голос. "Да". "Ты внутри или снаружи?" "Это одно и то же". "Не понимаю!!!" "Не надо. Невозможно. Нельзя".

Наконец я вспомнил, кто я. Тело не слушалось, я обретал его еще долго. Сначала встал на колени, потом во весь рост. Первое, что захотелось — это напрочь забыть всё, что понял, избавиться от наваждения и стать просто охотником Редли, а не всей вселенной. Я огляделся, помотал головой, протер лицо снегом и медленно побрел к дому.

Король продолжал изучение Книги Судеб, принцесса лежала на кровати за шкафом, грустная и усталая.

— Ты пришел…

— Меня долго не было?

— Долго. Целый час.

— Ты не заболела, девочка?

— Устала… Ты знаешь, а я постарела.

Я сел рядом, потрогал ее лоб. Он был горячий, но не слишком.

— Может, ты просто повзрослела?

— Нет, я постарела. Столько всего случилось за эти два месяца!

— Все еще наладится. Ты будешь счастлива.

— Ты хочешь, чтобы я поехала к Антиною?

— Так будет лучше, принцесса.

— Это потому что ты любишь Жозиану?

Я заметил, что рука ее дрожит в моей руке, но голос ее был слишком тих, чтобы расслышать в нем волнение.

— Нет, ну что ты. Я не люблю Жозиану.

— Она хитрая. Я столько раз ей про тебя говорила, а она ни разу не сказала, что знает тебя. Я глупа, правда?

— Ты прекрасна.

— Когда ты так говоришь, у меня все обрывается внутри. Не говори так… и не смотри так!

Я только покачал головой.

— По-другому не могу.

— Ты меня любишь?

— Конечно.

— Но я все равно должна уехать? Почему?

— Со мной тебе будет скучно. Ты хотела стать королевой? Ты станешь ею. Ты полюбишь Антиноя и будешь счастлива.

— А ты? Как же ты?

— А я охотник… пора уже обедать, тебе не кажется?

— Ты опять уходишь?

— Надо сварить что-нибудь. Король, наверно, тоже голоден.

— Голоден! — сказал король из-за шкафа.

— Вот видишь, — улыбнулся я ей.

Она о чем-то глубоко задумалась.

.

*. / / /

/ / / / /

* / / // /

/ . / / /

. / / / /

/ / / /

/ / /

/

/ /

/ /

Ближе к вечеру мы сидели у камина и о чем-то беседовали. Голос больше не приставал ко мне, но я уже начал беспокоиться за Тома. Никогда бы не подумал, что способен так трястись за себя самого!