Александр Абердин - Парадиз Ланд 2-1

       Игоря Николаевича ему пришлось ждать долго, не менее полутора часов и когда ему это надоело, он, предварительно выпачкав руки, спустился в подвальчик. Помыв руки в туалете, Вячик заглянул в зал и чуть не ахнул от изумления. К его пассажиру, явно, собирались прицепиться с какими-то придирками два не очень трезвых, приблатненных типа, но тот, будучи осторожным человеком не спешил выходить из-за своего стола и не обращал внимания на их оскорбительные жесты и выкрики в свой адрес. Подойдя к стойке бара и увидев, что за ней стоит знакомый ему пожилой бармен-армянин, а заодно и кассир ресторанчика, он тихо спросил его:

       - Тигран, что это за козлы наезжают на моего клиента?

       - А, почем я знаю, Славик-джан, козлы какие-то. Пешком пришли, видно тоже приезжие... - Так же тихо ответил ему бармен и громко позвал повара - Витя, выйди сюда на минуту!

       Вячик подошел к столику, за которым и, встав к ним вполоборота, позвал своего пассажира:

       - Игорь Николаевич, нам пора ехать.

       Тот, понимающе, кивнул головой и тотчас встал из-за стола. Один из двух безобразников, белобрысый тип с короткой стрижкой, тут же прикрикнул на него:

       - Эй, дядя, ты куда это собрался, а кто платить бу...

       Договорить фразу до конца он не успел, так как Вячик, увидев что к нему на помощь, пыхтя и сопя спешит Витя, двухметровый бугай центнера на полтора весом, тотчас ткнул болтуна мордой в недоеденный салат. Второй бузотер, увидев приближающегося к их столику повара, волосатые руки которого были похожи на два свиных окорока, весь так и вжался в массивный деревянный стул и, обалдело хлопая глазами, сказал своему другу, уже отклеившемуся от общепитовской тарелки:

       - Вася, заткнись, пожалуйста, а то повар из нас сейчас точно котлет наделает...

       Это позволило Игорю Николаевичу беспрепятственно покинуть свое место, без помех расплатиться за ужин и спокойно выйти из ресторана. Оставив Витю вместе разбираться с хулиганистыми посетителями, Вячик купил у Тиграна бутылку ледяной минералки и тоже вышел из ресторана. Московский гость беспомощно топтался возле его машины и поглядывал на вход в подвальчик. Он, похоже, опасался того, что повар тут же начнет избивать его обидчиков, но все обошлось.

       Обратно Вячик поехал короткой дорогой. Игорь Николаевич минут десять молчал, но потом не выдержал и сказал:

       - Да, Вячеслав, не очень то хорошо у вас встречают гостей. Это просто безобразие какое-то.

       Слегка усмехнувшись, Вячик ответил ему:

       - Ну, допустим, дураков везде хватает. Вы ведь сами просили меня отвезти вас туда, где хорошо готовят, а лучше, чем в этом ресторанчике, вы действительно больше нигде не покушаете.

       Сочтя свои объяснения вполне достаточными, он замолчал. В конце концов этот москвич, в котором и росту-то было чуть ли не под метр девяноста, мог и сам постоять за себя. Ему было бы вполне достаточно шикнуть на этих сопляков и на этом все тут же и закончилось бы. Не такие уж они были и крутые, так шантрапа заезжая.

       Вскоре Игорь Николаевич окончательно успокоился и когда они подъезжали к Кисловодску, то не отказался полюбоваться на знаменитую гору с дырой. В санаторий Вячик его привез чуть ли не к ночи и когда его пассажир выбрался из машины, он обратился к нему с неожиданной просьбой:

       - Вячеслав, если тебя не затруднит это, ты не мог бы привезти мне завтра утром книжку твоих стихов. Все-таки я думаю о том, что кое кого они действительно заинтересуют...

       Слегка улыбнувшись, Вячик ответил:

       - Хорошо, Игорь Николаевич, привезу. Только не верю я во все эти чудеса с пи аром. Бесполезно это все.

       Вернувшись домой, Вячеслав Левченко, для друзей просто Вячик, уставший за день от жары и сидения за баранкой, загнал машину в маленький дворик и, первым делом, принял душ. Стоя под тугими, прохладными и колючими струями, ему, отчего-то подумалось о том, что в предложение Игоря Николаевича все-таки было какое-то рациональное зерно. Если ему действительно устроят несколько выступлений в каких-нибудь московских ночных клубах, где, как говорят, собиралась очень богатая публика, то из этого могло что-то выйти.

       Не то чтобы он стремился к этому, но ему действительно удавалось эпатировать публику, собиравшуюся на его творческие вечера. Курортников, а выступал он в основном по санаториям, хотя их собиралось немного, в основном, поражали его стихи, написанные им на социальные темы. Резкие, хлесткие, страстные и беспощадные. После них они воспринимали его лирические стихотворения особенно остро и дамы бальзаковского возраста начинали одаривать его пылкими, влюбленными взглядами.

       Выбравшись из душа и поужинав на скорую руку, Вячеслав уединился в своей комнате и принялся отбирать для Игоря Николаевича в большой конверт те материалы, которые могли ему пригодиться. Когда он доставал из скоросшивателя свою короткую автобиографию, ему попалось на глаза стихотворение, написанное им в Москве:

       Боже, приглуши мою тревогу,       паству от Москвы убереги,       чтоб Россия вышла понемногу       на свои заветные круги.       Чтобы ей на западных задворках       не пропить достоинство свое,       не давиться экзотическую коркой       да икоркой вскармливать жулье!       Чтоб была соборною столица,       а не сбродом импортных утех,       где за доллар можно поживиться       школьницей молоденькой при всех.       И когда, от голода страдая,       мать несет младенца продавать -       голова отцовская седая       рельсы предпочтет, а не кровать!       Детвора, как молодые волки,       стаями сбиваясь на Тверской,       иномаркам "намывают" холки,       восхищаясь жизнью воровской.       Села на Останкинскую башню       вся страна, как будто на иглу -       и народ мечтает о вчерашнем,       между перестрелок на углу.       Заползет в столичную берлогу       вся Россия - радуйтесь, враги!       ... Боже! Приглуши мою тревогу,       паству от Москвы убереги.

       Несколько минут он думал, отложить это стихотворение в сторону или вложить его в конверт. Потом, вспомнив, что их у него сложился целый цикл, который он с горечью назвал "Московские уроки", все-таки приобщил его еще к нескольким стихотворениям, которые еще так и не были изданы. Умом Вячик прекрасно понимал, что это стихотворение является прекрасной пищей для критиков и мишенью для их язвительных стрел, но ничего не мог с собой поделать, он и в самом деле воспринимал московскую действительность именно так.