Валерия Вербинина - Зеркало неба и земли

– А кто ваш король? – спросил он, когда молчание стало совсем невыносимым.

Крестьянин причмокнул, словно у него внезапно заболел зуб, и неопределенно пожал плечами.

– Да кто его знает, – признался он нехотя. – С недавних пор вроде как принц Аэльрот.

– Аэльрот? – повторил Тристан в несказанном изумлении.

– Ну да, – подтвердил крестьянин. – Старому королю он приходился вроде как пасынком. Я слышал, что в свое время король приказал убить отца Аэльрота, чтобы жениться на его матери, но мало ли что говорят.

– А у короля разве нет своих детей? – спросил Тристан с замиранием сердца.

– Можно сказать, что нет.

– Как это?

Крестьянин мрачно поглядел на него.

– Была у него одна дочь, Эссилт. Да только сегодня ее на костре сожгут.

– За что?

– Вестимо, за что: за чародейство. Приметили люди, как она превращается в птицу и летает вокруг дворца, да только доказать ничего не могли. Королева догадалась запереть ее в комнате, вечером открывает – а там альбатрос заместо принцессы. И все, кто был при этом, увидели, как птица превращается – ну, в это самое, в Эссилт. Вот за это ее и сожгут, а мне мой приятель-палач даст целый безант, коли я привезу ему хороших дров. Вот я и отправился с моей Дейрдре пораньше, с утречка, а то бы нипочем не согласился. Известное дело, деревья – на них всякие духи живут, они и навредить могут, если жилье их подпортишь.

Крестьянин говорил еще что-то, но Тристан не слышал его. Его безумный взгляд был устремлен на дрова, разбросанные по дну телеги: так вот для чего они предназначались!

– Вот, – заключил крестьянин и неизвестно к чему вздохнул.

Тристан очнулся.

– А что стало со старым королем? – спросил он.

– Говорят, его убил какой-то витязь на охоте, – отвечал крестьянин, – тот самый, что и сына его Морхольта порешил, когда тот поехал в Корнуолл за данью для дракона. Но толком никто ничего не знает. Говорят, короля тайно похоронили, а другие и вовсе не верят, что он умер. Но! – сердито закричал он на лошадь, чем-то прогневавшую его. – Я тебя!

Тристан поглядел прямо на солнце: яркий свет не слепил его глаз, в которых была одна Эссилт. Он твердо знал, что должен сделать, и с этой минуты весь остальной мир перестал для него существовать. Яснее, чем когда-либо, он понимал, что его ждет неминуемая гибель, и все же его неудержимо влекло к ней, словно в ней была его жизнь, его спасение. Что там говорил седой отшельник – искупление, очищение от грехов? Тристан был бесконечно далек от всего этого; теперь же ему показалось, что он понял смысл этих странных, завораживающих слов.

– Когда казнь? – спросил он, стараясь не смотреть ни на крестьянина, ни на его дочь, которая ерзала на месте и застенчиво улыбалась Тристану, обхватив руками колени.

– Не боись, без нас не начнут, – успокоил его крестьянин, кивком указав на громыхающие при каждом толчке телеги дрова.

Тристану неудержимо захотелось схватить болтуна за горло и сбросить его наземь; и, хотя он отлично сознавал, как это глупо, ему стоило великого труда удержаться от искушения.

Из маленького оконца своей темницы Эссилт видела, как въехала на двор телега, нагруженная дровами, приготовленными для ее костра. С телеги соскочил какой-то бродяга, сверху казавшийся лишь грязным пятном, и заковылял прочь, поминутно оглядываясь. Чья-то тень упала на принцессу; она резко обернулась – и увидела в шаге от себя Аэльрота. Новый король ирландский был одет в роскошные ткани, расшитые серебром и золотом; золотые кудри падали на плечи, но взгляд светлых глаз был бог весть отчего мрачен и суров.

– Ты! – сказала Эссилт, и два ярких пятна вспыхнули на ее щеках.

– Я пришел, – сказал Аэльрот тяжелым, странным голосом, которому он тщетно пытался придать равнодушные нотки, – я пришел спасти тебя.

Эссилт молча смотрела на него, потом отвернулась к окну. Бродяга уже исчез.

– Ты получил то, что хотел, – промолвила она безучастно. – Ты мечтал стать королем, и вот ты добился своего. Сначала мои братья, потом мой отец, потом я. Разве не так?

– Ты же сама знаешь, – тихо сказал Аэльрот, – что это неправда.

– Ты должен быть счастлив теперь, – жестко проговорила Эссилт.

– Как я могу быть счастлив? – закричал Аэльрот, больше не сдерживаясь. – Когда ты…ты… Как ты можешь говорить так?

Эссилт не сказала ничего.

– Все, что я делал, – почти безнадежно заключил Аэльрот, – я делал из любви к тебе. – Он робко взглянул на нее, и странно было встретить такой робкий, просительный взгляд у этого надменного, блистающего роскошью принца. – Вспомни, ведь это ты просила меня убить Тристана. Ты обещала… – Он запнулся. – Обещала мне, что выйдешь за меня замуж, если я убью его. Зачем ты обманула меня?

– В самом деле? – угрюмо промолвила Эссилт. – Ты же знал: я никогда не любила тебя и никогда не полюблю. Зачем же ты послушался меня?

Аэльрот в нетерпении сделал несколько шагов. Темница была тесна, и у стены он остановился.

– Ты упрекаешь меня в том, что я выполнил твое же приказание?

– Нет, – сказала Эссилт, чертя что-то пальцем на стене, – я ни в чем тебя не виню.

– Когда я сказал тебе, что он умер… – Аэльрот закусил губу. – Я никогда не забуду тех слов, которые я от тебя услышал. За что ты так ненавидишь меня?

– Я тебя не ненавижу, – сказала Эссилт печально, – я ненавижу себя, и мне все равно, что со мной будет теперь.

– Если бы ты не оттолкнула меня тогда, – упрямо продолжал Аэльрот, – я бы никогда не поднял руку на твоего отца, хотя… хотя ты знаешь, что он сделал с моим отцом. Я бы все стерпел. Но ты…

– Это все ложь, – отрезала Эссилт. – Ложь! Ступай к своей матери, ведьмино отродье; мне больше нечего сказать тебе.

Аэльрот дернул ртом, взгляд его стал злым и колючим.

– Хорошо, – со змеиной вкрадчивостью шепнул он, – но только ты будешь жалеть об этом, а не я. В мире на всех хватит женщин!

– Именно это я всегда пыталась тебе внушить, – негромко проговорила Эссилт, когда дверь затворилась.

Казалось, весь город собрался на площади, чтобы смотреть, как будут казнить принцессу, красотой которой еще недавно все восхищались. Эссилт вывели в грубом балахоне; она шла как во сне, никого и ничего не видя. Король Аэльрот уселся на трон, установленный на возвышении, его мать, королева Одовера, села рядом с ним. Она положила ладонь на его руку, быть может, чтобы его успокоить; Аэльрот отдернул свою.

Глашатай, внушительно откашлявшись и призвав к молчанию, зачитал приговор. Принцесса Эссилт на основании неопровержимых свидетельств признавалась ведьмой и приговаривалась к смертной казни; справедливость вынесенного королем решения не подлежит сомнению, однако если найдется такой, кто не верит в вину вышеназванной принцессы, он может сразиться за нее в поединке, исход которого определит ее окончательную судьбу. Эссилт молчала; бароны, в прежние времена наперебой навязывавшиеся ей в мужья, переглядывались и пожимали плечами. Ясно, что смертный не может превращаться в птицу и наоборот без вмешательства злых чар; и не один заслуживающий доверия человек видел, как подобное случилось с принцессой Эссилт. А раз так, не стоит и выступать на поединок: только жизнь свою потеряешь, да принцессе ничем не поможешь. Бранжьена, которую со всех сторон сдавила толпа, со слезами в глазах смотрела на госпожу, с которой ее разлучили, как только Аэльрот был объявлен королем. Сердце кормилицы разрывалось от горя – ведь она ничем не могла помочь принцессе.