Эльберд Гаглоев - По слову Блистательного Дома

Несколько таких же железяк швырнули Никиту на меня. Непонятная часть моего сознания, которая глухо рычала и топорщила загривок, наконец рявкнула, и я испытал весьма неожиданное чувство. Вообще-то родные и близкие утверждают, что я весьма гневлив и проявляю излишнюю свирепость в определенных ситуациях. Но то, что было сейчас… Я почти лопнул от переполнявшей меня вселенской веселой ярости.

В голове мелькнули обрывки мыслей.

«В моем доме. Моих друзей».

Подхватив Никиту на руки, я вбежал во двор и столкнулся с группой поддержки.

— Вы двое — в дом. Рубите их из окон. В двоих в синем не стрелять. Сократ, помоги Никите.

Но Сократ, вооружившийся шашкой и наганом, не собирался оставаться в стороне от такой роскошной развлекухи. Он громко заорал:

— А, собаки! — и бросился на улицу.

Тут же влетел спиной вперед обратно. Шлепнулся на задницу и два раза бабахнул из нагана в обидчика.

Меч так и стоял между стеной и холодильником, где я оставил его. Рукоять влипла в ладонь, и переполненный самыми недобрыми намерениями я отправился на встречу с электоратом.

Вместо того чтобы, как приличный человек, выйти через дверь, я решил напасть на врагов из дома. Народ стоял у окон, грозно поводя стволами своих заморских стрелялок, но не пулял, потому как внизу творилось безобразие. Все перемешалось. С флангов рубились двое в синих плащах; казалось, что у них минимум по восемь рук.

В середине вспоминал свою боевую молодость Сократ. Он не грек. Он кударец. Когда в горах рождался ребенок, родители, естественно, шли за именем к самому образованному человеку в селе. А это, как правило, или поп, или учитель. Мы, горцы, несмотря на внешнюю суровость, очень романтичные люди. А что может быть прекраснее и романтичнее древних или Шекспира? Именно поэтому у нас в горах Сократов и Платонов гораздо больше, чем в Древней Греции, а Ромео, Гамлетов, Офелий и Дездемон столько, что средневековым Италиям и Даниям просто не снилось.

Наш Сократ во время Великой войны геройствовал в корпусе генерала Доватора, а после войны резался со всякими зелеными и лесными братьями. В результате предпринимательской деятельности своих сыновей он лишился дома и теперь живет у меня. По вечерам он частенько демонстрирует искусство размахивания шашкой, как я теперь убедился, весьма смертоносное. У его ног валялись двое, а с остальными он увлеченно рубился, активно их при этом оскорбляя.

Я выдернул меч из ножен. Он яростно полыхнул синим, и у меня вновь возникла непоколебимая уверенность в своей высокой квалификации в области размахивания этим угрожающим оружием. Прокричав что-то радостное, я вывалился на головы беспечных парижан. Парижане не были мне рады. Одному я что-то сломал, и он свалился. Второго на красивые две половинки развалил меч. Потом, больно вывернув свою кисть, я хлестнул по клинку сабли, которой мне хотели пощекотать подмышку, скользнул вдоль лезвия и пробил горло неудачливому агрессору. Потом со мной произошло раздвоение личности. Временное. Мои руки выписывали мечом невероятные кренделя, весьма печальные для окружающих. Ноги перемещались в непонятном ритме по невероятной траектории. По всем законам физики я должен был упасть, но не падал, успевал прыгать, кувыркнуться, не переставая при этом протыкать и разрубать окружающих. Нет, вообще-то я умею драться. И, как приличный осетин, неплохо владею холодным оружием, признаюсь, ножом, но именно неплохо. То, что происходило, было гармонично, прекрасно и ужасно одновременно. Я такого не умел.

Мои союзники благоразумно отошли в сторонку. Синие смотрели на происходящее с явным одобрением, а Сократ, с присущим горцам темпераментом, исполнял роль подтанцовки. Он крутил над головой шашкой и распевал что-то героическое. Врагов не осталось.

Я осмотрел меч — ни капли крови, чистый без зазубрин клинок.

ГЛАВА 4

Я повернулся к своим и немедленно был подвергнут процедуре обнимания и поцелования меня в щеки. Оставив слюнявые следы одобрения на моей физиономии, Сократ отодвинулся и с гордостью посмотрел мне в лицо. Несмотря на преклонные года, руки его слабостью не страдали. Своим бурным объятием он едва не сломал мне шею.

— Синок, — провозгласил он своим слегка дребезжащим голосом, — теперь ты настоящий мужчина. Я так горжусь тобой. Твои старшие будут довольны. Эй, што они делают? — вдруг закрутил он головой. А заслуженно убиенные, быстренько завоняв аир неблаговонными испарениями, рассосались, оставив лежать на земле амуницию и неплохую коллекцию холодного оружия.

Андрюха с Андрием все пытались запоздало уволочь меня в дом.

— Эй, помощь не нужна? — раздалось сбоку.

Мой сосед вдумчиво рассматривал разбросанные вещи, поводя по сторонам стволом пулемета.

— Нет, Габо, спасибо. Нормально все.

— Если что, таможня поможет.

— Мы в дом сейчас уйдем. Милиция приедет, скажи — у нас не стреляли.

— Кто приедет? Суббота сегодня. По всему городу стреляют. Свадьбы. Ты своим женщинам скажи, чтобы вот это подмели, — указал он пламегасителем на россыпь автоматных гильз.

— Хорошо, старший, скажу.

— Че, проблемы, Хан?

С другой стороны подходил Серега, кузнец с ОЗАТЭ. Насмотревшийся голливудских боевиков, он нес шикарную помповуху на сгибе левой руки. Пижон, но в целом парень хороший. А какие он делает ножи! Закачаешься.

— Нормально все, Серый.

— Уау! Какое железо. — Вдруг забыв про нас, он наклонился и поднял один из мечей. — Кто делал?

Я растерянно оглянулся. Сократ решительно взял инициативу в свои руки. Первым делом он изъял меч из рук Сереги.

— Зачем взял? Твоя что ли? — повоспитывал он его.

— Да я посмотреть только, дядя Сократ, — заизвинялся двухметровый кузнец.

— Потом смотреть будешь. Иди, собирай.

— Шаукуз![1] Казах![2] — негромко позвал Габо и рядом с ним материализовались два его младших сына семи и девяти лет. Тех, что постарше, он, видать, в оборону посадил.

Габо, мужчина далеко не бедный, и к попыткам экспроприации имущества относится без понимания.

И к нападениям на соседей тоже.

— Идите, помогите старшему.

— Кому? Сереге что ли?

Левая рука отпустила цевье и стремительно влепила два подзатыльника.

— Какой он вам Серега? Сергей его зовут. Ясно? — Наш Макаренко сурово глянул на меня. — Ты их не так учишь.

Я смущенно потупил глазки. Это у меня все Сереги, Андрюхи, Семы, а суровая осетинская традиция предполагает озвучание полной формы имени, без всяких уменьшительно-ласкательностей. Особенно при обращении младшего к старшему.

— О, Сократ! О, Габо! О, Ильхан! — Мы дружно повернулись к дому на другой стороне улицы.