Гай Юлий Орловский - Ричард Длинные Руки - принц-регент

С вымытыми под присмотром других монахов руками я встал перед указанным мне за столом местом и в молчании ждал аббата. Аббат, очень-очень древний старик, невысокий и с неприметным лицом, явился буквально через минуту после того, как вошли гурьбой последние из монахов, помолчал мгновение и начал дряблым скрипучим голосом читать De verbo Dei.

Я стоял молча, неподвижно, не глядя по сторонам и не дотрагиваясь до салфетки. Все тоже стоят молча, неподвижно, глядя перед собой. Жизнь в узком кругу диктует строгое соблюдений правил, дабы не было трений, к тому же строгий устав ордена порождает постоянный контроль над собой, как ради себя, так и ради остальных. Так что да, монастыри со временем уйдут, а их правила этикета останутся уже для общества, сперва аристократического, потом разделятся на деловой, дипломатический, светский и всякие прочие.

Когда аббат закончил «О Слове Божьем», монахи начали тихо и степенно опускаться на лавки. Я напомнил себе, что хотя жрать уже хочется, но нельзя до подачи первого блюда есть хлеб, хотя он только что испечен и источает одуряющие ароматы. Лучшие пекарни, естественно, в монастырях, как и лучшие пекари и булочники.

Когда приступили к трапезе, я обратил внимание, что никто не заглядывает к соседу в тарелку, не оглядывается по сторонам, не беседует с друзьями, а молча и с достоинством вкушает, глядя только в свою тарелку. Даже самым галантным из рыцарей далеко еще до настоящего этикета, пока он только в монастырях, а выйдет не так уж и скоро. И то по частям.

Иногда кто-то из монахов подавал знак, что у соседа опустела тарелка, а когда тому подавали недостающее, благодарил кивком, в то время как тот, кому наполнили тарелку, скромно помалкивает, ибо заботиться надлежит о других, а не о себе.

Все происходит в полном молчании, нельзя даже грызть орехи, а только вскрывать их ножом или давить специальными щипцами.

Те из монахов, кому выпала честь прислуживать за столом, подали на первое кашу, на второе овощи и зелень: салат-латук, кресс-салат, керель, петрушку, редис, салат, огурцы, капусту, лук-порей. Также подали и «корешки», это все то, что растет под землей: репа, редис, пастернак, спаржа…

В больших широких чашах поставили на стол также лесные и грецкие орехи, мушмулу и персики, клубнику и вишни, смоквы, каштаны и айву…

Я спросил шепотом брата Жака, едва шевеля губами и не глядя в его сторону:

— Разве сейчас не зима?

Он шепнул:

— Брат, ты не видел, что у нас в подземельях!

— Даже не представляю, — ответил я.

— Приходи, все покажу…

Вода в кувшинах чистейшая, родниковая, я поглядывал на других исподтишка и пил, как они, держа стакан обеими руками, можно только так, в этом великий смысл, ибо так каким-то непонятным мне образом чтится память отцов и всех прародителей.

Правда, остальные монахи сделали по глотку, а то и вовсе только коснулись губами и тут же принялись за вино. Его на столе в изобилии, нет монастыря без больших запасов так называемого монастырского вина, когда слово «монастырское» служит синонимом «лучшего из лучших». Вино в Библии упоминается всегда в положительном смысле, а единственный праведник, по мнению Господа, Ной, посадил виноградник и упился так, что лежал пьяным совершенно голым, однако без особого осуждения даже со стороны родни.

Первой задачей любого визитатора становится проверка запасов вина, его обязательно должно хватить до следующего урожая, иначе аббата долой, приора долой, келаря долой.

Насколько я помню, вина разрешалось на рыло до четырех литров в день, что вообще-то понятно, если учесть, что простую воду в монастырях вообще-то не потребляли практически никогда, за исключением наказаний, когда сажали «на хлеб и воду».

Те, кто уже пожрал быстро, сидят в молчании, аббат же зорко смотрит, чтобы и самые медленные насытились, я бы уже прибил этих неторопливо пережевывающих черепах, и наконец поднялся из-за стола, худой, сморщенный, но величественный, как монарх.

Все монахи встали, каждый пробормотал слова благодарственной молитвы, это слилось в тихий шелест, словно под полом разом заскреблись обнаглевшие мыши.

Аббат повернул голову к толстенькому пухлому человеку с добрым лицом, тот отыскал меня взглядом и сказал мягким голосом:

— Братия, считаю приятным долгом сообщить, что к нам прибыл из дальних южных королевств брат паладин. Он является верным слугой церкви, но ввиду того, что он еще и паладин, то освобождается от строгого следования нашему уставу, за исключением, конечно, ежедневной мессы, обязательной для всех, в том числе и гостей.

Аббат произнес ровным, хотя и скрипучим от старости голосом:

— Разумеется, чтобы войти в братство и стать полноправным членом ордена, ему придется пройти по всем ступенькам искуса.

Брат Жак толкнул меня локтем в бок.

— Повезло…

— Какое повезло, — шепнул я. — Ты же слышал, по всем ступенькам…

Он скривил лицо.

— Куда хуже эти мелкие ежедневные и ежечасные обязанности.

Монахи спокойно и без суеты начали покидать трапезную, но я смотрел на то место, где только что был аббат.

Там пусто, а монахи толпятся со всех сторон, так что незамеченным он бы выйти не сумел.

На выходе из обеденного зала я обратил внимание, как один монах что-то сказал другому резкое, а тот лишь виновато опустил голову, однако эта мелочь незамеченной не осталась, отец Мальбрах жестом подозвал первого и сказал мягко, но твердо:

— Брат Галлий, ты забываешь о милосердии и вообще человеческой сдержанности.

Монах воскликнул:

— Я хотел его только поправить!

— А не поранить? — спросил отец Мальбрах. — Воздержись, сын мой, от любого осуждения до завтра. За ночь, возможно, передумаешь сказать то, что собирался. Иди с Богом!

Он перекрестил монаха, тот поцеловал ему руку и поспешно удалился мелкими шажками, хотя вообще-то при его росте ноги должны быть длинными.

— А что, — поинтересовался я, — брат Галлий был неправ?

Отец Мальбрах покачал головой.

— Любезный брат паладин… Уставы всех монастырей гласят, что никогда не следует порицать в тот же день того, кто уже получил духовное увещание. Следует избегать высказываний под влиянием гнева. В миру люди могут вести себя несдержанно, что свойственно животным, а здесь все обязаны вести себя тактично.

Я пробормотал:

— Меня впервые называют любезным… Даже не знаю, хорошо это или плохо.

Он сказал со вздохом:

— Что значит, ты слишком долго был в миру. Учтивое обращение «любезный брат» или «дорогой брат» принято даже у тамплиеров, а они все воины, редко выпускающие из рук мечи. Их образ жизни склонил бы простых людей к великой грубости, но тамплиеры — монахи-воины, и любые бранные или грубые слова даже у них запрещены, приказы отдают без грубости, а что уж говорить про нас?