Ойроэн (СИ) - Кочешкова Елена А. "Golde"

В неярком свете я хорошо видела выражение его лица – обреченное и решительное.

За минувшие дни ему стало слегка получше, но все равно дела его были плохи, и уже почти не оставалось сомнений, что без помощи старших тут не обойтись.

Мне снова ужасно захотелось сказать какую-нибудь едкую гадость насчет чрезмерных усилий, но я сдержалась. Вместо этого сделала еще одну затяжку, хотя вообще-то мне уже хватило и это было лишним.

И вздрогнула от удивления, когда трубка вдруг выпорхнула из моих пальцев.

– Незачем тебе это, – тихо сказал Вереск, выколачивая прогоревший табак вместо меня и задвигая трубку куда-то себе за спину. – Плохо будет.

– Куда уже хуже! – буркнула я. Думала еще добавить насчет сопливых, которые лезут куда не надо, но не успела.

– Не сердись, – попросил он меня. – Зна’аю, что ты сейчас подумала... Не надо. Иди лу’учше спать. Пока снова Рад не проснулся. Наутро будем собираться. Не”е хочу больше мучить те’ебя...

Много он понимал!

– Сама решу! – я встала и прошла мимо него внутрь фургона.

Ни про какое утро думать не хотелось.

– Прости... – снова услышала я в спину. – Мне пра’авда очень жаль.

– Лучше бы рассказал, что за дерьмо тебе снится!

Молчание в ответ.

«А и правда, – подумала я. – Оставлю тебя, дурнину, в Янтарном Утесе! И никто тогда больше не будет выдергивать трубку у меня из рук, смотреть с упреком и постоянно извиняться за малейшую оплошность!»

И волноваться обо мне тоже никто больше не будет...

Я оглянулась на дверь. Там, снаружи уже понемногу занимался рассвет. Небо едва заметно посветлело. Вереск сидел на пороге, свесив бесполезные ноги вниз и прислонившись своей беловолосой головой к открытой створке.

Он выглядел до того одиноко, что я поспешила отвернуться. Загасила свечу и ничком упала в постель. Мир кружился вокруг, и казалось, меня затягивает в какой-то темный глубокий водоворот. Когда его воды сомкнулись над моей головой, я провалилась в такой же темный и глубокий сон без сновидений.

15

Единственный образ, который я запомнила, пришел под утро. И в нем была Айна.

Мне привиделось, будто мы с ней вдвоем сидим в большой теплой купальне Чертога, и яркий солнечный свет, падает сквозь мелкие стекла витражей, превращаясь в дивное разноцветное кружево на поверхности воды. Айна смеясь рассказывала мне про свою дочь. О том, что маленькая Лира уже научилась ходить, а теперь и летать начала – порхает из комнаты в комнату точно бабочка. Я слушала ее и с тоской думала про Рада, который не умеет еще совсем ничего. Но принцесса не замечала моей грусти, она была такая счастливая, вся облитая солнечными лучами и яркими радужными бликами... И такая красивая! Сама я показалась себе уродиной рядом с ней – немытая, нечесаная, с тощими руками, на которых после рождения сына отчетливо проступили все жилы, да так и остались на виду. «Мне больно», – сказала я и вдруг заплакала. А Айна удивленно оглянулась, словно впервые услышала мой голос, и я поняла, что все это время она говорила вовсе не со мной, а с какой-то другой своей подругой или фрейлиной.

А потом проснулась.

Дверь была приоткрыта и снаружи доносилось недовольное хныканье моего сына и спокойный ласковый голос Вереска.

Я осторожно села, посмотрела на свои руки, торчащие из просторных рукавов рубахи. Да, ужасно худые. Еще никогда я не была такой уродиной, как сейчас. Бессонные ночи, постоянная тревога, эти бесконечные кормежки... Если бы Айна на самом деле увидела меня сейчас, наверное, заплакала бы от жалости. А может, и нет. Но уж точно сказала бы, что я дура. А я даже спорить не стала бы, потому что так оно и есть. Дура самая настоящая. Ни любовь свою не сберегла, ни счастье. Да и то, что мне судьба мне оставила, едва не потеряла.

Я сунула ноги в сапоги, набросила куртку и вышла на свежий воздух.

Снаружи оказалось удивительно тепло. Птицы пели звонко, журчал ручей, одуряюще пахло соснами, нагретыми солнцем.

Вереск сидел на разостланном теплом плаще в двух шагах от фургона. Моего сына он уложил себе на колени забавлял теми нехитрыми деревенскими потешками, каких мне никогда в жизни слыхать не доводилось до встречи с этим хромоногим колдуном.

– Доброго утречка, – мрачно сказала я ему, убирая с глаз неудобно отросшие волосы. – Долго ты продержался с ним...

Вереск улыбнулся. Печально и тепло, как только он один и умел.

– Тебе на’адо было поспать.

– Это точно. Как ты сумел его вытащить сюда? – я подошла к ним и взяла сына на руки. Тот мгновенно зашарил своей ручонкой у меня на груди, выискивая самое желанное.

– Су’умел. Сегодня ноги лучше держат.

Внутри у меня все аж зазвенело от радости, когда он это сказал. Но виду я не подала. Только потянулась долго и сладко, ощущая каждую жилку в теле.

– Ну отлично! Давно бы так. И, это... Спасибо. Целый век уже не спала досыта...

– Хо’очешь, я буду каждое утро за’абирать Рада? Уже совсем тепло стало.

Я хмыкнула.

– Ишь ты, как заманчиво! Может и хочу... Чем ты его опоил, чтобы он не орал? – Пока сын жадно чмокал, дорвавшись до своего завтрака, я села на плащ рядом с Вереском, оперлась спиной о его плечо, чтобы было удобней кормить.

– Ни’ичем, – Вереск покрепче устроился на своем месте.

– А ты знаешь, что у тебя голос ломается? – ни с того ни с сего спросила я.

– Да.

– Небось и борода скоро прорежется. Будешь совсем большой мужик выше меня ростом. Все девки скоро начнут на тебя оглядываться.

– Я и так выше тебя, Шуна, – рассмеялся он. Но тут же вздохнул: – Был выше... пока ходил, а не ползал.

Да уж, теперь ему даже эти железки на ногах мало помогали стоять и не качаться.

– Ну-ка бросай ныть! Сам же сказал, что сегодня лучше!

– Лучше...

– Вот и заткнись. Останемся здесь еще на недельку, глядишь и не придется никуда тащиться лишний раз.

Довольно долго Вереск молчал. За это время Рад успел опустошить обе моих груди и задремать. Только тогда в звонкой тишине леса прозвучал ответ, которого я ждала и которого боялась:

– Дело не в ногах. Не’е только. Со мно’ой что-то не так.

Мальчишка сказал это и умолк снова. Обернувшись, я увидела, что взгляд его устремлен в пустоту, а плечи опущены.

– И что же? – спросила я, пряча тревогу за нарочитой небрежностью.

Не знаю, что меня пугало больше – вероятность того, что он не ответит или возможный ответ, от которого я не ждала ничего хорошего.

– Я нашел в себе силу, которой не го’отов управлять.

– И какую же?

– Открывать двери... В другой мир.

Всего лишь?

Я почесала грязную голову и попыталась распутать один из колтунов.

– Звучит не так уж плохо. В тот самый, где едва не застрял папаша Рада?

– Нет...

В этом «нет» было столько холода и пустоты, что меня разом пробрал озноб, хотя солнце светило ярко и в самом деле грело уже совсем по-летнему.

– Какой же тогда?!

Вереск обхватил голову руками и ответил глухо, словно из-под земли:

– Тот мир, в который ходят шаманы. Мир духов.

16

Мир духов?

В голове моей все смешалось. Какие-то мутные темные образы скользнули по краю сознания, обдав холодным сырым дыханием. Я зябко поежилась и тоже неосознанно обхватила себя за плечи.

– Разве это так уж плохо?

– Плохо. Ка’айза говорил, что для меня этот пу’уть закрыт. Что мне нельзя.

– Нельзя? Но почему? Потому что ты не в степи родился?

– Нет... не по’оэтому.

– И что теперь? Небесный Повелитель покарает тебя за дерзость? – мне хотелось вложить в свой вопрос побольше насмешки, но Вереск этого не оценил. Напряжение не покидало его лица.

– Это пра’авда плохо, – ответил он. – Сны, что мне снятся... они о’отуда. И они очень скверные.

И добавил еще тише:

– С каждой ночью все ху’уже.

– Чем хуже-то? – меня снова пробрал озноб, но Вереск только покачал головой, давая понять, что не хочет или не может говорить дальше.