Николай Князев - Владигор. Римская дорога

Владигор снял с умершего тунику и попытался обтереть тело. Но тряпка была столь грязная, что уже ни на что не годилась. Владигор выругался и огляделся. Он мог, конечно, выйти из камеры, пока не менялась стража, но вынести тело умершего было невозможно. С другой стороны, он не мог бросить тело Марка в таком виде. Римлянин должен умереть красиво. Патриций и император — красиво вдвойне.

Владигор вышел в коридор. Обездвиженный ударом синегорца охранник лежал, привалившись спиной к стене, возле двери в каморку. Во дворе у фонтана несколько солдат, занятые работами в крепости, наполняли амфоры водой. Владигор постарался принять вид деловой и озабоченный. Подошел и взял одну из амфор. Солдат покосился на него и сморщился, уловив неприятный замах.

— Пароль… — проговорил стоявший рядом с ним центурион.

— Церцезиум и Рим… — как ни в чем ни бывало отвечал Владигор. — У моего приятеля понос после обильного обеда…

— Быстро же его пробрало, беднягу, — сочувственно вздохнул молоденький паренек, чуть старше Гордиана.

— Марк, тебе грозит то же самое!.. — заржал центурион.

Услышав это имя, Владигор невольно вздрогнул.

Набрав две амфоры воды, Владигор зашагал обратно. Безумец, вместо того чтобы бежать, он по собственной воле возвращался в ловушку. Неужели Хранитель времени может вести себя так глупо? Рисковать всем ради мертвеца?.. «Юлий Цезарь завернулся перед смертью в тогу… а у меня нет тоги… нет тоги…» — звучал в его ушах прерывающийся голос.

Когда он снова оказался в грязной и темной каморке, у него появилась вдруг безумная надежда, что он ошибся душа Гордиана наконец вернулась и теперь император только спит. Но, взглянув на неподвижное тело, он понял, что это всего лишь нелепый обман. Гордиан мертв. Мертв в двух шагах от своего успеха. В двух шагах от придуманного хитроумным Мизифеем спасения Рима. Впрочем, и Мизифей тоже мертв.

Вода смывала грязь с тела умершего. Теперь оно напоминало мраморную статую. На лице Гордиана, как и при жизни, застыло удивленное выражение. Глаза были полуоткрыты, и Владигор смежил умершему веки. Он перенес тело в соседнюю комнатку, попросторнее, где узкое окно давало достаточно света, содрал с валявшегося без сознания охранника плащ и завернул в него тело. Красный военный плащ вполне мог заменить императорский пурпур и белую тогу гражданина.

— Он умер?

Владигор обернулся. В дверях стоял Филимон.

— Мы опоздали. Но он успел, сказать, что камень у Филиппа.

— Бедный мальчишка… Я же говорил, что он не был создан для власти…

— Ошибаешься. Это был лучший правитель из всех, кого я знал… самый лучший. Кстати, Филимон, ты не можешь раздобыть чистую тогу?

— Князь, ты сошел с ума? Нам надо удирать отсюда во все лопатки, а ты толкуешь мне про тогу. Я понимаю, что ты, как римский гражданин…

— Ты можешь принести тогу?

— Где я ее возьму?

— В палатке Гордиана.

— Там теперь сидит эта мерзкая арабская рожа и всем распоряжается… Не мучайся — военный плащ подойдет мальчишке ничуть не хуже.

Владигор вынужден был согласиться — задерживаться здесь дольше было нельзя. Но он чувствовал себя виноватым, не исполнив последнюю волю умершего.

Но едва они вышли из крепости, как увидели, что со стороны лагеря навстречу им бегут несколько десятков солдат — впереди всех несся рыжий здоровяк, он что-то орал и беспрерывно размахивал руками.

— Филимон, тебе лучше улететь… — шепнул Владигор.

— Слишком сильное солнце. Я ничего не увижу, и меня прихлопнут, как муху, — также шепотом отвечал тот.

По всем расчетам Филиппа, продовольствие должно было прийти дней через десять, — он собирался представить это как результат своих собственных усилий, дабы солдаты уверовали, что ради их набитого живота он готов перерезать горло самому императору. А хлеб появился, едва преторианцы выкрикнули «Будь здрав, Филипп Август!». Еще не замер их вопль, как подводы в сопровождении охраны подъехали к лагерю. Всем стало ясно, что хлеб добыл вовсе не Филипп, а Гордиан.

Солдаты растерянно замолкли и, не дожидаясь команды, тут же помчались за жратвой, позабыв, что только что провозгласили нового императора. Подхалимы Араба удалились следом за ними, пятясь задом.

Филипп был в ярости. Отлично и тонко разработанная интрига могла сорваться. Что, если мальчишка еще жив?.. Говорят, возле него постоянно вертелся этот халдей Архмонт… Вдруг он научил императора распознавать яды? Надо было просто перерезать ему горло. Но Гордиана, неведомо почему, слишком любят в Риме. Лучше все сделать тихо и осторожно. Осторожно — всегда надежнее.

Преторианец, несущий караул у входа, шагнул в палатку:

— Солдаты волнуются и хотят знать, что случилось с Гордианом, почему его нет больше в императорском шатре?

— Ублюдки, — процедил сквозь зубы Филипп, и под его тяжелым взглядом гвардеец невольно попятился. — Они же сами только что орали, что надо вручить командование мне, как префекту претория, опытному и мудрому воину.

— Наевшись, они вспомнили, что Гордиан тоже неплохо умеет воевать, — неожиданно усмехнувшись, заметил преторианец.

Уж если этот гвардеец, принявший участие в ночном деле, нагло смеется в лицо, то чего ждать от остальных? Немедленно назад, в Рим, не дожидаясь послов Шапура, а мир он заключит потом, неважно, на каких условиях, заплатит контрибуцию персам, и все свалит на Гордиана.

Шум голосов становился все громче. Можно было уже различить отдельные выкрики, один из них повторялся постоянно: «Где наш сынок? Где наш сынок?». Услышав это, Филипп почувствовал, как у него противно холодеет спина.

— А в самом деле, где наш сынок? — нагло ухмыльнулся преторианец.

Филипп ничего не ответил и вышел из шатра. Несколько сотен солдат толпились перед императорской палаткой.

— Где наш сынок?! — кричал рыжий ветеран, размахивая огромными, длиннющими, как у обезьяны, ручищами. Еще два дня назад этот преторианец громче всех орал, что по милости сосунка Гордиана войска остались без продовольствия. Теперь же, наевшись вволю и хлебнув вина, он вдруг вспомнил, что обязанности преторианцев — охранять императора, а не устраивать бунты, и, покинув самозванного правителя, кинулся спасать Гордиана.

— Где наш сынок Гордиан?! — выли остальные.

Все стояли вперемешку — первая когорта с десятой, преторианцы рядом с лучниками из вспомогательных отрядов. Многие, давясь, откусывали здоровенные куски, жевали сыр или свежие, только что испеченные лепешки.

— К сожалению, Гордиан болен, — проговорил Филипп, оглядывая толпящихся вокруг солдат и не рискуя в это опасное мгновение напоминать о том, что прежний император низложен. Солдаты, привыкшие назначать правителя по своему вкусу, теперь, плотно закусив, готовы были, судя по всему, опять передумать. — Ему нельзя было пребывать в лагере, и я велел перенести его в Церцезиумский дворец.