Ольга Романовская - Песочные часы

Я испуганно вздрогнула, прижалась спиной к двери, раздумывая, не разумнее ли будет сбежать в свистящую снежную мглу.

Мне нечего было ему ответить, я могла только виновато молчать, не решаясь поднять на него глаза.

Внезапно отрывшаяся дверь лишила меня опоры, и я чуть не упала — спасибо, вошедший человек подхватил.

По холлу закружились снежинки, занесённые порывом ветра.

Холодно, зябко и страшно.

— О, нашлась пропажа! — радостно всплеснул руками слуга, отпустив меня и закрыв дверь. — Значит, не показалось. Я сразу тебя приметил — знакомая фигурка.

— Где приметил? — насторожился хозяин. — Что ж ты, мерзавец, позволил ей одной в такую погоду шататься?

— Так она не одна была, мой норн, её какой-то мужчина провожал.

— Мужчина? Провожал Иалей? — тихо переспросил норн. Готова поклясться, что он переменился в лице. Осторожно подняв глаза, я в этом убедилась: кровь отхлынула от щёк, растерянность и недоумение. А потом резкий всплеск ярости.

Схватив слугу ха плечи, хозяин так встряхнул его, что голова у бедняги заболталась, как у тряпичной куклы.

— Говори, что за мужчина! Где, когда? Ты его знаешь? Как выглядит? — шипел норн, казалось, готовый придушить мгновенно побледневшего мужчину, а потом отшвырнул его к стене, непроизвольно положив руку на кончар.

— Не знаю, мой норн, я не знаю его, не разглядел. Видел только, как они с вашей торхой сворачивали на нашу улицу. Он закрывал её от ветра…

Слуга вскрикнул, согнувшись от удара, а хозяин медленно развернулся ко мне. Тяжело дышит, оружие наполовину обнажено… Промелькнула мысль, что он меня заколет. Из ревности. Шоан, он действительно ревнует! Кто-то посмел посягнуть на его вещь…или не вещь? Для вещи была бы плеть, а хозяин держит рукоять кончара. Рабыню так не убивают, он не стал бы марать об меня фамильное оружие…

Крупицы здравого смысла покинули меня, лишили возможности думать, до краёв наводнив страхом, когда я увидела весь острый длинный клинок.

Дрожащая, наверняка смертельно-бледная, я сползла на пол, глядя на кончар полными ужаса глазами. Язык прилип к нёбу, я даже молиться не могла. И плакать тоже — просто смотрела.

Норн опустил его остриём вниз, шагнул ко мне и тихо, поразительно спокойно (догадываюсь, что только внешне, я же вижу выражение его лица) спросил:

— Кто этот мужчина? Это у него ты провела всё это время?

— Нет, — отчаянно замотала головой я.

— Тогда где? И кто он, ты всё равно скажешь. Иалей?

Косой взгляд — и слуга исчез, оставив нас одних.

Холл накрыло тяжёлое молчание.

Хозяин не смотрел на меня, а я не сводила с него взгляда, видела, как сжимаются и разжимаются его пальцы, как напряглись мышцы на шее, как плотно стиснуты челюсти. Он еле сдерживал гнев и, наконец, не сдержал, но направил его не на меня, а ни в чём не повинный столик с корреспонденцией.

Страшно подумать, что норн сделает со мной, когда дерево разлетелось в щепки, а поднос волчком вертится на полу у противоположной стены.

Ноги дрожали, я не могла встать, поэтому, как есть, в испачканной, облепленной снегом шубке (не лисьей, обыкновенной), отползла к лакейской. Знала, что поступаю неправильно, но ничего не могла с собой поделать — разум спал.

— Молчишь? — тяжело дыша, рявкнул норн. — Значит, я прав? Ну, имей смелость сказать мне в глаза, что завела любовника и нагло открыто шлялась с ним по городу! Сегодня на приёме ты была куда словоохотливее и отважнее. А я-то, дурак, её выгораживал, добился того, чтобы Саварш забыл о твоей выходке. Идиот, надо было поступить по закону!

В сердцах пнув остатки многострадального столика, он резким движением вогнал кончар обратно в ножны, вплотную подошёл ко мне и рывком, за шкирку, поднял на ноги.

— Я не изменяла вам, клянусь, вы всё не так поняли! — всхлипнув, закрыв лицо руками, выпалила я. — Тот человек — не мой любовник, он просто спас меня, сжалился и проводил до дома…

Хозяин отпустил меня, одарив тяжёлым взглядом:

— Боги сурово карают за лживые клятвы, подумай об этом. Ты трясёшься от страха, ты где-то провела целых четыре часа, вернулась затемно, в сопровождении мужчины — и пытаешься убедить меня, что я дурак? Говори! Обещаю, что не убью. Тебя, не его.

— Когда вы отослали меня домой, я сюда не вернулась…

— Знаю, — глухо отозвался норн, положив мне руку на шею. Как-то не верилось, что, признайся я в измене, он не задушил бы меня — слишком удобно лежат пальцы.

— Мне было так плохо после той мерзости. Мерзко и гадко. И хотелось побыть в одиночестве. Я бродила по городу, посидела немного в Саду трёх стихий, потом, когда снег усилился, решила дойти до городской стены…

Я почувствовала, как дрогнули и сползли его пальцы. Выражение лица тоже изменилось — с него исчезла гримаса ярости, вновь на миг промелькнуло беспокойство. Неужели решил, что я собиралась покончить жизнь самоубийством? Судя по всему, да. Значит, полагал, что были причины, иначе бы даже не подумал об этом.

— Потом… Там был тёмный переулок, я их не заметила… У обоих ножи. Они хотели меня убить, но сначала ограбить и… Я закричала, один из них ударил меня… Тот человек спас меня, если бы не он, я бы была мертва. А потом предложил проводить до дома. Я была так напугана, я не подумала, что вам это может не понравиться, иначе бы я…

Я хотела ещё что-то сказать, как-то оправдаться, но он приложил палец к моим губам, притянул к себе, обнял и ласково провёл ладонью по волосам.

— Тебе больно? Где? Куда они тебя ударили? Иалей, почему ты мне сразу не сказала? Нет, почему я отпустил тебя одну, больше никогда, слышишь?! Тихо, тихо, успокойся, змейка, я верю.

Отпустив, хозяин начал меня осматривать, стискивая зубы при виде каждого синяка, погребая под пучиной беспокойных, торопливых расспросов. Волнение было искренним — он действительно за меня испугался, порывался тут же послать за врачом и лично оторвать голову посланным на розыски слугам — за то, что плохо искали. И не уберегли.

Разумеется, судьба разбойников интересовала норна больше всего. Судя по всему, уцелевшего ждала мучительная смерть, простым повешеньем он не отделается.

А потом хозяин снова привлёк меня к себе, ласково провёл рукой по щеке и поцеловал. За первым поцелуем последовал второй, третий — целая череда поцелуев, покрывшая каждый дюйм моей оголённой кожи. Особенно бережно он целовал синяки, виня себя в их появлении — позволил идти вечером одной.

Я не ожидала такого, не ожидала, что так быстро схлынет ярость, его подозрительность, что он не станет ругать меня, не начнёт корить за очередную глупость, негодовать, почему я не показала браслет с его именем — вместо этого стремления меня успокоить. После такого невольно начинаешь верить, что не просто комнатная собачонка.