Ксения Медведевич - Кладезь бездны

   - А? Красота!

   Раздувшись от гордости, кот опрокинулся набок и забил длинным хвостом. Не дождавшись от Тарега восторгов, Имруулькайс обиженно зашипел:

   - Вот так с тобой всегда, Полдореа. Тебе просто завидно. Признайся в этом. А ты - ты вообще не поэт! Разве поэт может написать такие предсмертные стихи? Это не стихи! Это говно! Подумать только, в ночь перед штурмом аль-Хаджара ты собирался покинуть сей мир, оставив на память потомкам такие строки:

   Города в моем чахлом, несуществующем будущем   засыхают безвременно срезанными цветами   и кивают, шурша стеклянно из вазы: "Ты не с нами",   глядя на шахматы предсказуемым подлежащим   и надлежащим сказуемым.   И пока засыпает ашшаритское древнее пекло,   точно последний шаир, морщу горячий лоб,   точно дух странствий, не понимающий - чей это гроб   у моего изголовья. Время оглохло, ослепло,   и прет напролом, по костям и пеплу,   а после него хоть хамсин, хоть потоп.

   - Полдореа, ты хоть знаешь значение слова "шаир"? Ты, небось, думаешь, что это то же самое, что поэт?

   - Это значит "болтун", - равнодушно откликнулся Тарег и прикусил еще одну петунью.

   - А что значит, во имя священного огня, "время оглохло"?! - не сдавался кот. - Что это за выражение, о Хварна? Да еще и - "ослепло"?! А дальше? Ты только послушай себя дальше!

Век выламывай пальцы знаменьем - выходит кукиш.Не узнать судьбы, сколь ни вглядывайся в перехлесты,На распев муаззина под утро взирают звездыРовно с тем же непониманьем. И что получишьНа исходе ночи и веры? Гортань обеззвучишьда и только. И точка.Кто-то должен быть осенью в этом бессмертном лете,я и рыжею по памяти... В этой чеканке Всевышнего -вытертый берег, море и небеса - ничего лишнего,кроме меня, выбитого на разменной монете -на сегодняшнем дне. Пришлого.Только небо знает - верен я или неверен.Хочешь мира - готовься к войне.Хочешь войны - готовься к ней же.Не стареет. Совсем. Она просто все больше - отсюда.Да и сам я всего лишь пыль с корешкаТвоей книги, затерянной на стеллажах.

   Джинн вскинул хвост и мявкнул:

   - Кто это "она"? Возлюбленная? Тогда почему она возникает непонятно откуда в стихах ни о чем?!

   Тарег вздохнул и молча налил вина в новую чашку.

   Джинн все не унимался:

   - Нет, а финал? Разве это финал?!

 Загомонили: "И как вас только выносит земля!""Вам просто нравится убивать, вас не проймешь!Да-с! Посеешь ветер - бурю пожнёшь!""...да-да... что посмеешь - то и пожмешь... -стареющий ангел с тиразом охранного патруля -что вы ноете, недотыкомки... сеяно... веяно..."И другой, сквозь дремоту, на нас высокомерно плюя:"Занимайтесь любовью, а не войной. Проверено".

   - Тьфу, - подвел итог Имруулькайс и гордо сел. - Я же говорю - говно, а не стихи.

   Тарег не выдержал и снова надел на него корзину.

   Джинн выбрался из-под не сразу, и в задумчивом настроении.

   - Слышь, Полдореа. Я ж переживаю за тебя, кокосина. Так почему морда-то у тебя кислая?

   Помолчав, нерегиль вдруг сказал:

   - У тебя хорошие стихи, Имру. Мне кажется, что я взялся за дело и где-то заблудился.

   - Эй, - кот подошел совсем близко и задрал усатую морду. - Ты все сделал правильно. Все это знают. Даже твой халиф.

   Тарег встал и прислонился к тоненькой колонне арки. За розовыми кустами перекидывались струями фонтаны Длинного пруда. В воздухе плыл аромат цветов, тренькала вода.

   - Женщина моя плачет, Имру. Я говорю ей, что скоро вернусь - а она плачет. Говорит, ее мучают нехорошие предчувствия...

   - Женщина, - снисходительно мурлыкнул кот. - Ей простительно. Она просто скучает.

   А потом осторожно спросил:

   - Джунайд... не составлял нового гороскопа?

   В ответ Тарег лишь дернул плечом:

   - Гороскоп? О чем ты, Имру... И прежний-то был невразумителен и глуп. "Остерегайся подскользнуться на невинной крови"... О боги, да я ее пролил столько, что могу в ней плавать. Подскользнуться, подумать только...

   Кот подошел, выгнул спину и потерся о колени:

   - Завтра. Завтра большой прием. А потом...

   - Я хотел попросить Абдаллаха отпустить меня... в замок Сов. Разрешить уехать в тот же вечер. Но не успел. Он приказал ждать его в столице...

   Джинн весь встопорщился:

   - Да ты чего, кокосина! Вот это было бы недостойной слабостью! Завтра ты пройдешь мимо всех этих баранов в калансувах и каждому плюнешь в бритый затылок! Чтоб знали, с кем имеют дело, шакальи дети! И боялись не то что слово поперек сказать - пёрнуть чтоб боялись!

   - Д-да... - пробормотал Тарег.

   Повертел в руках чашку. И вдруг швырнул ее далеко-далеко в темень. Откуда-то издалека раздался жалобный звон меди о плиты дорожки.

   Тоненько звенели фонтаны. В пруду отражалась молочная река Соломенного пути и редкие облака. На город опускалась темная ночь.

   Крики и гул толпы бились в ушах, как морской прибой. Марваз, сопя под двойной кольчугой, поправил обвязку на шлеме. Пекло, несмотря на ранний час. Головной платок уже весь вымок, с него неприятно подтекало за шиворот.

   И, тем не менее, ятрибец довольно улыбался - победа! И какая! Да и кошмары отступили - ничего плохого больше не снилось. Хорошо! Лекарь сказал, что здоровье идет на поправку, скоро можно будет даже настойки не пить - ну, раз ничего больше не мерещится и не снится. Хорошо!..

   Марваз улыбнулся яркому небу и празничной круговерти вокруг.

   Конный каид бестолково рысил вдоль строя - гвардейцы отжимали толпу от середины улицы. За спиной Марваза толкались, орали, пихались локтями, грызли семечки, кидались косточками, вопили, проклинали, славили Всевышнего, проливали с балконов воду с патокой и вино, облитые правоверные из не столь удачливых - место у окна и на балконе вдоль улиц, по которым следовал бы халиф стоило не меньше пятнадцати динаров - возмущенно галдели, в воздух летели лепестки роз, семечки, зерна и косточки - иногда персиковые. Стоявшего сзади Рафика такая - здоровая, что твой снаряд для камнемета - вдарила как раз по затылку, так шлем звенел куда как долго, и все слушали, как Рафик поносит персикоеда и его сестер, и мать, и родню.

   Изразцы огромных ворот Золотого дворца нестерпимо горели на солнце, бирюза купола ослепительно пылала - как в полдень. Марваз то и дело смигивал - блики и солнечные зайчики скакали по верхушкам шлемов и остриям копий. Место в оцеплении доставалось по жребию - и Марвазу не повезло, ох не повезло, стоял он у самых ворот, в самом конце пути роскошной процессии. Каиду Хунайну с ханаттани, кстати, выпало куда как более удачное - у самых Речных ворот, да. А ятрибцу приходилось довольствоваться криками рассказчиков, проталкивавшихся через плотную толпу с медным тазом в поднятых руках: бросайте монеты, правоверные, бросайте монеты, слушайте, слушайте!