Елена Грушковская - Багровая заря

9.22. Тьма за окном

Разбудило меня чьё-то тихое всхлипывание. За окном была тьма, а возле меня, уткнувшись лицом в край моей подушки, сидела Карина. Её плечи вздрагивали, и до моего слуха доносились тоненькие всхлипы. Моё сердце ёкнуло от нежной жалости.

— Карина, золотце моё… Куколка! Что ты, не плачь… Всё хорошо.

Она подняла заплаканное лицо, бросилась на меня, стиснула, вцепилась и очень долго не отпускала.

— Мамочка… Мамуля, как ты?

— Да уже почти хорошо, — сказала я. — А ты почему не спишь? Сейчас как будто ночь.

— Не могу… Не могу спать. Мамочка, тебя очень тяжело ранили, и я думала, что ты…

— Ну что ты, родная. Если моя голова на плечах — значит, я выживу. Если бы её сняли — ну, тогда мне конец.

Она осторожно и боязливо положила руку мне на живот.

— Я видела тебя на носилках, всю в крови, — прошептала она жалобно, с содроганием. — С тобой был ещё кто-то, без головы. И вы были насквозь проткнуты мечом!

— Мне очень жаль, что ты это увидела, куколка, — сказала я. — Не знаю, как это получилось… Была суматоха, и никто не позаботился о том, чтобы оградить тебя от этого зрелища. Я уже всех отругала за это.

Она прильнула ко мне всем телом, прижалась к моей щеке.

— Я бы не смогла пережить это ещё раз, мама…

— Этого больше не будет, малыш. Обещаю, ты больше никогда не увидишь меня с мечом в животе.

Её пальцы ворошили мне волосы. Она доверчиво и нежно прижималась к моему плечу.

— Значит, и Гриша тоже поправится?

Признаюсь, моё пронзённое железом нутро слегка ёкнуло, но я сказала:

— Да, само собой. — И поинтересовалась: — Как он там, кстати?

— Он лежит, как пришпиленная бабочка, — сказала Карина. — С таким же аппаратом на крыльях, какой был у тебя.

Я прижалась губами к её лбу.

— Иди, отдохни, моя маленькая. Ты устала, тебе надо поспать.

9.23. Конец Октавиана и глупая девчонка

Телохранители несли Октавиана с подбитым крылом, преследуемые "волками" во главе с Алексом. Он терял телохранителей одного за другим: "волки" испепеляли их. Но телохранители были такие отборные ребята, что многим "волкам" не поздоровилось в этой погоне, в том числе и Грише. В конце концов у Октавиана остался только один, последний телохранитель, который нёс его, потому что сам вожак "Истинного Ордена" не мог лететь из-за сломанного крыла. Когда и последнего телохранителя испепелили, Октавиан всё равно не пожелал сдаваться. Он вступил с Алексом в поединок.

— Дрался он до последнего, — проговорил Алекс задумчиво. — Трусом я бы его не назвал. Даже когда я обрубил ему оба крыла, он ещё стоял на ногах и отбивался. Я ему много раз предлагал сдаться, обещал, что "Аврора" сохранит ему жизнь, но он отвечал каждый раз одно и то же: "В гробу я видал вашу "Аврору"". Под конец он был уже совсем слабый, и я, чтобы его не мучить, просто снёс ему голову… Не знаю, честно ли это было.

— Как бы там ни было, с ним покончено, — сказала я.

А на диванчике в моей палате спала Карина, наплакавшаяся и усталая. Взгляд Алекса задумчиво остановился на ней. Почему так? Он нашёл убийцу её отца, он приносил ей еду, он охранял её, он заботился о ней, а она этого как будто не видела. Не замечала. Может быть, даже и не знала, потому что не в его привычках было на каждом шагу трубить о том, что он делал. А этот юнец пришёл и получил всё: и её поцелуи, и её слёзы, и её мысли. А что он сделал для этого? Да ничего. Просто нашёптывал ей в раздевалке всякие глупости. Глупая девчонка. Вот именно: девчонка, и ей гораздо более пристало любить сверстника, мальчишку, чем… Впрочем, хватит. Глупо на что-то надеяться, лучше об этом не думать. Сейчас не время.

На его куртке поблёскивала брошка, когда-то приколотая Кариной; он носил её, как орден. За голову Октавиана ему была пожаловала настоящая награда, но любым орденам и медалям он бы предпочёл её улыбку.

9.24. Должницы

Крышка серебристого глубокого ящика открылась, и седой туман заклубился вокруг растрёпанной жёсткой гривы, теперь уже полуседой. Хоть грива была вымыта и заботливо расчёсана, она всё равно оставалась жёсткой и непокорной. На ресницах поблёскивал иней, озарённый зеленоватым светом, исходившим от стенок холодильника. Её кусок железной пуповины был уже извлечён, шею пересекала тонкая коричневая полоска со стежками шва.

— Может, мне это удастся, — прошептала я.

— Что удастся? — спросила Карина.

Я ещё не решила, что делать с телом Эйне: предать земле, кремировать или сбросить в воду. Она лежала в холодильнике, спокойная и чуть насмешливая, с инеем на ресницах и швом на шее, почти совсем седая, под тонкой белой простынёй. Может, тебе это удастся — благословение это или проклятие? Что-то перешло мне от неё по связавшей нас железной пуповине, и я пока ещё сама не могла разобраться, что именно. Но похоронить её следовало достойно, в этом не было никаких сомнений.

— Мы с тобой её должницы, куколка, — сказала я, обнимая Карину за талию и подводя её поближе, чтобы она хорошо могла разглядеть это лицо. — Запомни её, родная. Её звали Эйне, и с неё всё началось. Для неё уже всё закончилось, а для нас… Не знаю.

Карина посмотрела на меня и вдруг сказала:

— Мам, у тебя вот тут… — Она дотронулась до моих волос над лбом. — Седина. Прямо целая прядь. Её раньше не было, я точно помню.

9.25. Десять суток

Я встретилась с Великим Магистром, когда мы уже ничего не могли сказать друг другу. Странная это была встреча. Тот, а точнее, та, чьё имя и лицо были покрыты такой таинственностью, предстала передо мной в самом неприглядном виде — в виде останков.

В последние три века она никуда не выходила из своего комфортного подземелья, управляя Орденом оттуда, пока не впала в анабиоз от старости. Её титулом прикрывался Октавиан, совершая все свои бесчинства, хотя она не имела к ним никакого отношения, так как не выходила из анабиоза. Её похитили из усыпальницы, чтобы устрашить членов Ордена, и этот трюк неплохо сработал. В последнее время ей, завзятой домоседке, довелось изрядно попутешествовать вместе с Октавианом, и она была захвачена на каирском кладбище, хотя её вполне можно было там оставить: там ей было самое место. Её роскошный чёрный полированный гроб был поцарапан и измазан грязью, а её дорогое, старинного фасона чёрно-золотое платье пропиталось кровью — её собственной. Кто-то из наших бойцов отрубил ей голову, чтобы её уж наверняка можно было считать мёртвой.

— Теперь её имя может быть названо. Её звали Оттилия Персиваль.

Это сказал Оскар. А ещё он сказал:

— Лет триста назад она была ещё красавицей.