Людмила Астахова - Волчьи игры

— В том-то и дело, что никакой он не эсмонд. Я же чувствую. Но одежда того же покроя, только цвет другой.

— Точно не эсмонд?

— Клянусь. Обычный полукровка без следов волшебства.

— А что он делает?

— Сейчас узнаем.

Фальшивый тив резко выхватил у Грэйн картонные билетики и только на зубок их не попробовал, проверяя подлинность.

— Вы прочитали правила, сударыни? Намерены ли их выполнять?

— Всенепременнейше, — надменно фыркнула Джона.

И Грэйн готова была присягнуть, что перья на шляпке бывшей синтафской аристократки злобно встопорщились.

Но, к счастью, никаких аргументов против путешествия двух женщин у служащего не нашлось. Хотя он честно старался, минуты три пыхтел и наливался апоплексической пунцовостью, но придумать ничего не смог. А посему пришлось «тиву» совершить в сторону пассажирок странные пассы руками — то ли побрызгать, то ли посолить — и пропустить в недра «Скорого».

Конечно же, он был живой — этот корабль. В его деревянной груди билось огненное сердце, питаемое углем и дровами, но оттого не менее живое, чем у любого другого судна. Веселый и бойкий, он любил эту реку и ее берега, он бдительно сторожил грузы и, как умел, заботился о пассажирах. И Джона неожиданно для себя самой прониклась к кораблю приязнью. Наверное, потому что больше ничего приятного вокруг не увидела — ни одного дружелюбного лица среди попутчиц или команды. Женский отсек тоже не радовал избытком удобств: лавки вдоль переборок и два ведра для облегчения страданий укачавшихся. Стойкости пассажирок можно было только позавидовать.

И, конечно же, Грэйн оказалась права. Ролфийка безошибочно предвидела все «прелести» совместного пребывания с тремя десятками недовольных женщин и дюжиной детишек в закрытом на замок помещении, включая пускаемые ветры, истерический рев, шушуканье, толчки локтями и почти случайные пинки. Добрые файристянки без всякого стеснения стращали своих отпрысков нежеланными попутчицами: «Съешь пирожок немедленно! Или я отдам тебя ролфийке, и она тебя загрызет» или «Пусть тебя шуриа укусит!»

Грэйн при виде перемазанного грязью и соплями личика брезгливо морщилась. Джона же сидела тихо, как мышка, стараясь без нужды не шевелиться, ни к чему не прикасаться. В недрах «Скорого» было ужасающе грязно, копоть от сгорающего угля и дров оседала везде, где это только возможно. Пароход шел вверх по реке, паровая машина работала, и дым беспрепятственно проникал в окна. И как ни береглась Джойана, но очень скоро все обитательницы женского отделения стали чернокожими. В чадящем неровном свете масляной лампы блестящие черные лица, на которых сверкают белки глаз, — зрелище устрашающее.

Есть такое выражение «атмосфера сгущалась», но Джона всегда считала его метафорой, обозначающей нарастание неприязни. Однако же в недрах «Скорого» она сгущалась буквально. Лампа почти не давала света, дышать становилось все тяжелее, а на зубах скрипела какая-то мерзость.

Шурианка жалобно сжала ладонь подруги, винясь за желание плыть на пароходе.

— Лучше бы мы пешком пошли.

— Ничего подобного! — нарочито громко сказала ролфи и встала, потянув за собой Джойану. — Тут гораздо лучше с точки зрения безопасности. Если кому-то захочется тебя убить, то сначала ему придется вырезать весь здешний курятник.

Она направилась к окну, бесцеремонно отодвинула каких-то теток и на освободившееся место усадила Джону и плюхнулась рядом.

— Тут, конечно, грязнее, зато свежий воздух есть. А отмоемся после.

Как и ожидалось, никто и не пикнул. Вокруг женщин образовалось пустое пространство, словно шуриа была прокаженной и у нее палец случайно отвалился.

У окна и впрямь оказалось свежее, зато и многократно шумнее. Двигатель «Скорого» гудел и рычал из подступающей темноты, не давая пассажирам и на миг сомкнуть веки.

— Ничего, ничего, скоро он остановится, тогда и поспим, — утешала Грэйн ошалевшую от навалившихся разом неприятностей подругу-княгиню.

Дух парохода тоже без остановки урчал в мыслях Джоны, как огромный сытый котище. Он делал свою работу — истово и самозабвенно служил людям, пробудившим в нем жизнь, и в том заключалось его простое счастье. Постепенно шуриа вызнала, что горожане молились «Скорому», как крестьянин на корову-кормилицу. Еще несколько лет назад Лайз пребывал в запустении и упадке, люди разъезжались кто куда. Пока в чью-то умную голову не пришла рискованная идея. Отчаявшиеся обыватели собрали по подписке нужную сумму и купили техническую новинку — пароход. Не сразу, но довольно быстро жизнь наладилась, потекли прибыли, и мало-помалу народ уверовал в… пароход. Все просто — там, где царит безверие, где душам смертных нет успокоения, заводятся… пароходы. Или паровозы.

Сама не заметив, Джона задремала, прислонившись к плечу Грэйн. И сны ее напоминали воды Ирати — темные и холодные, которые бороздили вверх и вниз тяжелые мысли-предчувствия, словно… проклятые пароходы.

Капрал ир-Сэйган

Капралу Кэйррону ир-Сэйгану, в общем-то, жаловаться было особенно не на что. В отличие от бедняжек-дам, ему, как несомненному представителю полу мужеского и, соответственно, привилегированного, путешествовать довелось не в тесном и душном загоне на средней палубе, а в гораздо более просторном и открытом практически всем речным ветрам помещении на верхней. И пусть кое-кто из пассажиров «Скорого» тихонько бурчал себе под нос о сквозняках, инфлюэнце, радикулите и запрете на курение, а Сэйгану только того и надобно было — чтоб свежий ветерок и обзор всего… м-м… прицельно простреливаемого сектора. Поначалу он, правда, все-таки честно поискал те самые «кровати», за лежание на которых в сапогах «Памятка пассажира благословенного судна» грозила страшными карами, однако единственным, что хоть отдаленно напоминало бы искомое, оказались дощатые нары, устроенные вдоль бортов в два ряда. Эти «спальные» места на поверку оказались столь плотно заполнены сидящими пассажирами, что возлечь на них, а тем паче, в сапогах совершенно не представлялось возможным. Успокоившись насчет самого устрашающего из запретов, Сэйган еще раз внимательно огляделся, принюхался и убедился, что вторую по строгости заповедь, касательно курения, находчивые файристяне тоже успешно обошли. Возле каждой лежанки стояло по плевательнице, и лишенные трубок и сигар мужчины тут же принялись увлеченно жевать табак, который бойкий юноша-стюард раздавал совершенно бесплатно. А дыма из пароходной трубы хватило бы самому истосковавшемуся по трубке сердцу.