Генри Олди - Песни Петера Сьлядека

Ощутив жуткий голод, он набросился на еду. Ломоть хлебца в мед – и в рот. В мед – и в рот. Объеденье, братцы! И молочком парным из кубка запить. «Вряд ли в раю кормят лучше!» – Ганс поспешил заесть крамолу пышкой с тмином.

А за столом тем временем творилось весьма неприглядное действо. Явно проголодавшиеся бесы через силу глотали, давились, икали, харкали, плевались, отчаянно кривились и гримасничали; двоих стошнило прямо на пол. Приятель Калаор трижды кряду пытался уцепить когтями серебряный кубок с молоком – и всякий раз, шипя, отдергивал пятерню. Наконец скрипнул клыками, вцепился в заклятую посуду (явственно запахло жареным!) и опрокинул кубок в пасть, но случайно задел краем нижнюю губу.

Визг, вой; чуть не плача, дьявол смотрел на разлитое молоко.

Пострадавшая губа вспухла дыней.

– Помочь?

Дьявол уставился на Ганса, как на сумасшедшего. Быстро склонился к уху товарища:

– Цыть, Зеки! Хочешь, чтоб срок накинули?! За милосердие, будь оно неладно? Что ж я, распоследняя овца – друга подставлять?!

– Но я же вижу, как ты мучаешься! – горячо зашептал в ответ Ганс. – Давай, пособлю.

– Осторожней!

Но Ганс Эрзнер, не слушая четырехглазого рогача, уже наполнил кубок молоком до краев. Подмигнул четырехглазу:

– Разевай пасть!

– Плюнь! Плюнь туда! – прохрипел Калаор.

Жаль было портить прекрасное молоко, но раз человек… тьфу! – дьявол просит… Именно что – тьфу! Молоко с плевком ухнуло в глотку Калаора. В утробе беса громко заурчало. Давясь, он зажевал корочкой хлеба и тяжко выдохнул облако гари.

– Эх, Зекиэль… хороший ты чертяка…

Внезапно дьявол умолк и пристально уставился на руку Эрзнера, все еще сжимавшую кубок. Ганс без видимой причины смутился, разжал пальцы и поспешил спрятать руку за спину. Но Калаор еще долго не сводил с него взгляда и, как почудилось Гансу, вновь начал принюхиваться. Наконец четырехглаз помотал уродливой башкой, словно пытаясь стряхнуть наваждение.

Хмыкнул.

Отвернулся.

После обеда в мастерскую не пошли: вечером полагалось «заметать следы». А если по-простому – подметать улицы и дорожки поселка. Гансу тоже всучили метлу. На дорожках откуда ни возьмись объявилась палая листва, сухие ветки, пыль и прочий мусор, так что нашлось, чем заняться. Мусор собирали в ямы, прикрытые стальными крышками в форме венца. Затем в яму выливалась бадья воды, и туда же бросались неприятного вида обрубки, которые разносил Азатот. Обрубки шевелились.

Это называлось «прятать концы в воду».

Ничего трудного в подобной работе Эрзнер не нашел. Дурацкая? – да, но никак не мучительная. Однако бесам и тут приходилось несладко. Пыль ела им глаза; лапы, сжимавшие метлы, то и дело сводило судорогой. Двигались дьяволы хромая, страдая одышкой. А от музыки в небесах их прямо-таки корежило. Ганс же особых неудобств не испытывал, а потому споро подмел выделенную ему дорожку, после чего помог запыхавшемуся Калаору.

Наконец последний «венец» с лязгом водворили на место. Небесные гимны смолкли, и Калаор устало вытер пот со лба.

– На сегодня – все. Шабашим, – объявил он.

– Тяжелый денек выдался? – Ганс сам не понял: это был вопрос или сочувствие?

– Да уж… А тебе, смотрю, все нипочем! Ни соль в пыли, ни метла осиновая, ни столовое серебро… Прежний Хват Зеки: в святой воде искупай, скажет – серная ванна! Хорохоришься, старина, двужильного строишь… Надолго ли хватит? В прошлый раз, помнишь, едва не загнулся…

– Не помню, – признался Ганс Эрзнер. Он больше не боялся четырехглаза. Ни капельки. – Да и ты, как я вижу, ни черта не помнишь. Я ведь не дьявол Зекиэль. Я человек Ганс Эрзнер, слуга барона…

– Дьявол? Ясное дело, ты не дьявол, Зеки! Ты демон, честный демон-Талисман. А что слуга барона… Не любил ты этого слова: «слуга». Никогда не любил. Но барону служил верно. Зря только Договор нарушил. Потом отдохнул бы, в Лимбе отлежался… Эх, Зек, тебя учу, а сам!..

– Разуй уши, Калаор! Я человек. Понимаешь: че-ло-век! Ганс Эрзнер. Да посмотри же ты на меня! Разве я похож на демона?! Ни рогов, ни копыт, ни чешуи…

Эрзнер осекся. Он впервые видел, как демон смеется. Можно сказать – заходится от хохота. И нельзя сказать, чтобы это было самое приятное зрелище в его жизни! Казалось, внутри четырехглаза случилось землетрясение.

– Ну ты и шутник, Зекиэль! – прохрипел Калаор, отсмеявшись. – Эк тебя часовня приложила! Человек он, понимаешь! Рогов у него нет, понимаешь! Умора!

Демон вновь затрясся от хохота, и тут очертания его начали меняться. Сперва перед Гансом залилась смехом полногрудая красотка, весело подмигивая оторопевшему старику. Однако любоваться пышными формами довелось недолго. Красавица превратилась в седовласого горбуна с бородавкой на носу, горбун – в слизистую тварь, тварь – в барона фон Хорнберга, барон – в дракона, дракон – в вороного, как смоль, единорога… Ни драконов, ни единорогов Ганс живьем, на свое счастье, не встречал, однако опознал по виденным в замке гобеленам.

Метаморфозы завершились так же внезапно, как и начались. Перед Эрзнером вновь стоял Калаор в знакомом обличье, пыхтя, словно после быстрого бега.

– Маскарад это, Зеки. Кого ты думал обмануть? Гончих? Меня?..

Неожиданно демон умолк. С донышек его глаз-воронок всплыла тень сомнения. Он еще раз принюхался.

– Ну-ка, присядем. Устал я…

Эрзнер послушно опустился на скамейку.

– А ведь ты не врешь… Зеки? Или не Зеки? – Калаор говорил сам с собой, и Ганс не решился прерывать демона. – Пахнет от тебя странно. Вроде Зекиэлев запах, а вот сейчас… Точно, человечьим духом потянуло! Говоришь, в часовне тебя взяли?

– Ну да, на выходе…

– Что ты там делал?

– Руку нес на алтарь!

– Умом рехнулся? Какую руку? На какой алтарь?!

– Железную руку! Баронскую! Она барона придушила, из окна выпала. Я гляжу: в часовню ползет. По лужам. Надрывается… Ну, я и помог. Жалко стало…

– Чистая скверна! Чтоб мне нимбом накрыться! Значит, у Зекиэля все-таки получилось? Значит, не байки?! Не суеверие?! Хват, дружище! Обвел Гончих вокруг хрена!

Калаор беззвучно кричал, вскинув лапы к темнеющему небу. Потом упал на скамью, мечтательно улыбаясь. На миг морда исчадия показалась Гансу почти человеческой.

– Теперь ясно. Пахло от тебя Зекиэлем. Можно сказать, разило. Оттого и повязали. А рога, не рога – это видимость. Ерунда. Ну, выходит, тебе здесь недолго куковать. День, много – два.

К Гансу разом вернулись прошлые страхи. Лоб покрылся испариной.

– И что тогда? В котел? На сковородку?!

– Почему?! – изумился Калаор. – Отпустят тебя. Домой. Еще, небось, отступного подкинут: годков лишних с десяток…