Урсула Ле Гуин - Прозрение

Я положил в карман несколько четвертаков и бронзовых «полуорлов», а кошелек снова спрятал, и мы двинулись дальше по берегу реки, потому что там была ясно видна тропа. Наверное, с час мы шли молча, потом Меле вдруг сказала:

— Может быть, в том городе, куда мы идем, нам удастся выяснить, где моя сестра? Тогда мы смогли бы отдать солдатам эти золотые монеты и выкупить ее.

— Да, конечно, мы непременно постараемся ее выкупить, — сказал я, и сердце мое болезненно сжалось. А потому я поспешно добавил с некоторой тревогой: — Только разговаривать об этом ни с кем нельзя. Вообще ни с кем.

— Я не буду, — пообещала Меле. И больше не сказала об этом ни слова.

Следуя вдоль реки, резко свернувшей к северу, мы в полдень увидели впереди довольно большой город, и мне пришлось собрать все свое мужество, чтобы войти туда. А вот Меле, похоже, совсем ничего не боялась, полностью доверяя моей силе и мудрости. Мы храбро дошли до рыночной площади, купили еды и маленькое одеяло для Меле, которое можно было также использовать и в качестве плаща. Затем я приценился к шкатулочке, где лежала крепкая новая игла и моток белых ниток. На рынке многим хотелось поговорить с нами; нас то и дело спрашивали, откуда мы идем и куда направляемся. Я, разумеется, всем рассказывал выдуманную нами историю, но этот «студент университета» для большинства местных жителей был фигурой настолько загадочной, что они просто не знали, как с нами обращаться. Полная пожилая женщина со стертыми зубами, например, потребовала целый четвертак за иголку с нитками и, с состраданием глядя на Меле, вздохнула:

— Уж больно, как я погляжу, тяжело жить в студентах такому маленькому парнишке-то!

— Просто он зимой очень много болел, — заступился я за «братишку».

— Ах ты, бедняжка! Как же тебя зовут, сынок?

— Мив, — преспокойно ответила ей Меле.

— Ну, я думаю, братец твой о тебе хорошо заботится, вот только зря он потащил тебя в такой дальний путь. Не стоит тебе пока так много пешком-то ходить, — сказала женщина. А потом — может, ей стало ясно, что я не намерен платить такую грабительскую цену за иголку, а может, по какой-то иной причине, — вдруг что-то протянула Меле и пояснила: — А это тебе, пусть Энну хранит вас обоих в пути. Да возьми, не бойся, это подарок! Не стану же я брать деньги с ребенка за то, что его благословила! — И она снова протянула Меле маленькую фигурку кошки, вырезанную из темного дерева, с медной проволочной петелькой, чтобы можно было носить ее на цепочке как подвеску; я заметил у нее на подносе несколько таких крошечных изображений Энну-Ме. Меле вопросительно подняла на меня свои огромные глаза, и я вспомнил, что они с Ирад обе носили на шее такие фигурки, хотя эта кошечка была, пожалуй, более тонкой работы. Разумеется, я тут же вручил торговке требуемый четвертак, взял иголку с ниткой и кивнул Меле, чтобы она приняла подарок.

Стиснув в ладошке фигурку богини, она поднесла сжатый кулачок к ямке под горлом и с благодарностью посмотрела на торговку.

На этой рыночной площади я чувствовал себя неожиданно спокойно и свободно. Нас тут никто не знал; мы были просто путниками, растворившимися в толпе таких же людей, но отнюдь не чувствовавшими себя одинокими даже в этом диком краю. Заметив на каком-то прилавке сладкие жареные пирожки, источавшие восхитительный аромат, я предложил Меле:

— Давай-ка купим пирожков. — И мы, держа в руках по горячему пирогу, присели на широкий край прохладного фонтана, чтобы перекусить. Тесто оказалось довольно тяжелым, масляным, и Меле с трудом съела только половину своего пирога. Я искоса на нее глянул и вдруг увидел то, что сразу заметила та торговка с плохими зубами: этот чрезвычайно худой ребенок прямо-таки падает от усталости.

— Ты, похоже, устал, братец Мив? — спросил я.

После недолгой борьбы с собой Меле сдалась — опустила плечи, уныло кивнула и сгорбилась.

— А давай сегодня переночуем в какой-нибудь гостинице, — беспечным тоном предложил я. — Вряд ли у нас потом будет еще такая возможность, а этот городок кажется мне вполне симпатичным. Все-таки ты сильно промокла и замерзла, когда мы вброд переходили ту реку. Да и вообще сегодня мы очень много прошли, так что вполне заслужили возможность как следует выспаться в настоящей постели.

Меле еще больше сгорбилась, посмотрела на свой истекающий жиром пирог и показала его мне.

— Ты не мог бы его съесть, Клюворыл? — прошептала она смущенно.

— Я могу съесть все, что угодно, Пискля! — с энтузиазмом воскликнул я и тут же это доказал. — Вот и все. А теперь идем. Тут неподалеку, совсем рядом с рыночной площадью, я приметил одну гостиницу.

Жене хозяина гостиницы Меле явно очень понравилась — похоже, моя маленькая спутница служила нам пропуском к людскому сочувствию. Нас проводили в очень уютную комнатку, расположенную в задней части дома, где была широкая, хотя и несколько коротковатая кровать. Меле тут же улеглась и свернулась калачиком, по-прежнему крепко сжимая в кулачке фигурку Энну-Ме. Свой новый «плащ» она снять не пожелала. «Мне в нем тепло», — все повторяла она, и я увидел, что ее бьет озноб. Я накрыл ее сверху еще одеялом, и она вскоре уснула. А я сел в кресло у окна и задумался. Я так давно не сидел в кресле, давно уже не бывал в обычном, большом и прочном, доме, который совсем не похож на хижины болотных людей, где стены сделаны из тростниковых циновок. Затем я вытащил из мешка книгу Каспро и немного почитал. Я давно уже выучил «Космологии» наизусть, но уже одно то, что я держу в руках книгу и слежу взглядом за строчками, действовало на меня успокаивающе, а мне так необходима была поддержка. Я, в общем-то, и с самого начала не слишком хорошо понимал, что делаю и куда иду; а теперь еще и взвалил на себя ответственность за этого ребенка, что как минимум должно было сильно замедлить мое продвижение на север. А что, если мне оставить Меле у кого-нибудь здесь, в этом городке, и позже вернуться за нею? — вдруг подумал я. Оставить ее? Вернуться за ней? Но откуда вернуться? Я посмотрел на нее. Она крепко спала. И я тихонько вышел из комнаты и заказал нам обед.

Когда Меле проснулась, я подал ей большую чашку куриного бульона, и она села в постели, чтобы его выпить, но отпила совсем немного. Мне показалось, что у нее жар, и я решил посоветоваться с женой хозяина гостиницы, которую звали Амено. С первого взгляда она производила впечатление женщины доброжелательной и очень веселой, впрочем, этого и требовали от нее обязанности хозяйки гостиницы, но мне показалось, что вся эта веселость напускная и что на самом деле Амено — женщина очень спокойная, серьезная и рассудительная. Она пришла, посмотрела на Меле и сказала, что «мальчик» мог чем-то заразиться в пути, а может, просто сильно устал.