Макс Фрай - Мой Рагнарёк

Что касается меня самого — я честно воспользовался собственным советом и еще полчаса наслаждался возможностью не предпринимать никаких умственных усилий.

— Такая мокрая вода! — Весело сообщил я небу над своей головой, когда ленивая волна прибоя с любопытством лизнула мозолистые ноги своего дромадера. Синдбад недовольно помотал головой и отступил на шаг назад.

— Эта мокрая вода еще не знает, что она вполне может стать твердой и сухой. — Снисходительно сообщил я Синдбаду. — Куда уж ей: в этих местах никогда не было зимы. Теперь будет. — Это решение пришло ко мне совершенно самостоятельно: я вдруг вспомнил, что в природе существует такая замечательная штука как мороз, который превращает зыбкую и ненадежную стихию в скучную, скользкую, но вполне надежную твердь. Стоило только подумать: мне в лицо ударил первый порыв ледяного ветра. Он дул с севера и, судя по всему, намеревался в кратчайшие сроки заморозить все, что встретится на его пути. Несколько секунд я зябко ежился, а потом просто утратил представления о «холодном» и «теплом»: температура воздуха, соприкасавшегося с моей кожей, больше не имела для меня никакого значения.

Ничего удивительного, если разобраться: не страдал же я до сих пор от жары — путешествуя по Сахаре в самый разгар лета, между прочим!.. Да и никто в моем войске от нее не страдал — в некоторых случаях не так уж плохо быть мертвым!

— О'кей, делаем привал. — Сказал я. — Если все так пойдет, через час можно будет ехать дальше…

— Макс, а куда подевался Джинн? — Робко спросила Доротея. — И у кого теперь можно попросить чашечку кофе?

— Джинна больше нет. Его контракт кончился. Подозреваю, что он счастлив и свободен, чего и нам желает… А что касается чашечки кофе, просить ее теперь не у кого. — Печально улыбнулся я. — Пикник закончился, дорогая, начались суровые походные будни… Впрочем, я совершенно уверен, что если ты здорово захочешь, ты получишь свою чашечку кофе и вообще все, что тебе понадобится — не знаю уж, каким способом!

— Смотри-ка, она уже у меня в руках! — Растерянно сообщила Доротея. — Горячая какая…

Это ты сделал?

— Не думаю. — Честно сказал я. — Скорее всего, ты сама.

— Но как?

— Тебе виднее. — Улыбнулся я. — У меня есть хорошая новость, Дороти: мы в стране чудес, и каждый из нас может все… У меня есть еще одна новость: мне кажется, так было с самого начала, еще до того, как началась эта дурацкая катавасия с «концом света», просто мы никогда толком не пробовали «смочь» это самое «все» — руки не доходили. Ежедневные хлопоты, размеренный ритм жизни, скучная утренняя газета, скучный вечерний трах — какие уж там чудеса!

Доротея нерешительно кивнула и тут же отпрянула в сторону: на нее обрушился целый ворох газет. Они появлялись из ниоткуда и медленно кружась в воздухе, опускались под ноги доротеиной верблюдицы.

— Боже! Стоило только на мгновение загрустить, что я уже никогда не прочитаю утреннюю газету — и вот… — Растерянно прошептала она.

— Хорошо, что ты соскучилась именно за газетами — в противном случае, на тебя могла бы свалиться толпа голых мужчин. — Рассмеялся я. А потом сочувственно добавил:

— Теперь тебе прийдется быть очень осторожной с маленькими мимолетным желаниями: такова расплата за могущество!

— Что ты со мной делаешь? — Дрожащим голосом спросила она. — Что ты делаешь со всеми нами?

— Я ни с кем ничего не делаю. Оно само с вами происходит. Вернее, с нами.

Можешь считать, что я — первый подопытный кролик… или крыса: говорят, они на редкость живучие твари… Учти: первый — отнюдь не значит «самый лучший», а посему воздержись от восторженного преклонения — вон даже Мухаммед воздержался!

— «Я только прелюдия для лучших игроков, о братья мои! Делайте по моему примеру! И кого вы не научите летать, того научите быстрее падать!» — Произнес за моей спиной голос Анатоля.

— Что? — Изумленно переспросил я. Анатоль с видимым удовольствием продемонстрировал нам великолепную работу своего дантиста: его роскошная улыбка обнажала штук семьдесят зубов, никак не меньше!

— Так говорил Заратустра. — Невозмутимо объяснил он. — Когда-то в юности у меня была слабость к Ницше, и я до сих пор помню несколько отрывков. Все ждал случая блеснуть интеллектом, а тут такая оказия!

— Хорошо сказано. Наверное, когда он это говорил, над ним отверзся Космос… а из Космоса на него тут же посыпались утренние газеты — в точности как на меня. — Невозмутимо сказала Доротея.

— На кого — на Ницше? — Обрадовался Анатоль — Да нет, на Заратустру! — С самым серьезным видом возразила она. Мы с Анатолем переглянулись и расхохотались от неожиданности.

— Да нет, вряд ли! — Сквозь смех пробормотал я. — Ну откуда было твоему Заратустре знать о такой сакральной тайне человеческого бытия, как утренняя газета?!

— А у меня получится какое-нибудь чудо? — Заинтересованно спросил Анатоль.

— Сначала тебе прийдется закурить! — Фыркнула Доротея. — Некурящие очень медленно обучаются творить чудеса… да и «быстро падать» вашему брату трудновато!

Анатоль попытался изобразить возмущение на своей физиономии, но махнул рукой и снова рассмеялся. Мы стояли на берегу замерзающего Средиземного моря и ржали как школьники, впервые попробовавшие марихуану, а северный ветер делал свое дело: начиналась зима — но даже про себя я не называл ее «последней зимой человечества» — и не только потому, что терпеть не могу пафосных формулировок, просто уже тогда я совершенно точно знал, что на смену этой зиме может прийти новая весна — стоит только захотеть…

Наш путь через ледяную пустыню, в которую превратилось одно из самых теплых морей, был долгим, но мои воспоминания о нем вполне могут уместиться в нескольких строчках: дни сменялись ночами, а мы шли вперед сквозь сияющее ослепительной белизной пространство, не оглядываясь и не останавливаясь.

Оглядываться было некуда, останавливаться — незачем: никто из нас не нуждался ни в отдыхе, ни в еде, ни в тепле. Ничего удивительного: армия мертвецов — самая подходящая команда для штурма Северного Полюса, который, впрочем, нам пока был без надобности…

— Теперь зима вполне может закончиться. — Сказал я, когда натруженные ноги моего дромадера ступили на усыпанный снегом песок. Звуки собственного голоса вывели меня из дремотного оцепенения, в котором не оставалось места ни для того Макса, которым я был когда-то, ни для того странного существа, которым я стал. Я оглянулся назад с искренним интересом человека, проснувшегося в незнакомой обстановке. То, что я увидел, не потрясло меня до глубины души — но только потому, что я давно утратил счастливую способность испытывать потрясение. Вообще-то, зрелище, представшее перед моими глазами вполне заслуживало того, чтобы распахнуть рот, аккуратно уложить на грудь нижнюю челюсть, и пребывать в таком состоянии несколько часов кряду… Однородной пешей толпы, которая долго и нудно топала за мной по пустыне, больше не было. Мои ребята совершенно самостоятельно обзавелись самыми разными транспортными средствами, облегчающими передвижение по льду — это только я, как последний идиот по-прежнему восседал на верблюде! Здесь были снегоходы и северные олени, автомобили с обмотанным цепями колесами и собачьи упряжки.