Андрей Круз - У Великой реки. Поход

Часовой на входе в комендатуру не обратил на нас никакого внимания, мы вошли, топая сапогами по доскам крыльца, через серую, уставного цвета дверь с изображением скрещенных мечей на фоне пограничного столба, и оказались прямо у стойки дежурного.

Дежурным оказался немолодой старший унтер с двумя звездочками за выслугу на просветах петлиц и наградными планками на груди. При виде меня он просто расплылся в улыбке и воскликнул:

― Волков! Ну ты скажи!

― Полухин! Ха! Живой еще! А ты как здесь? ― удивился я.

Унтер-офицер за стойкой поднял левую руку и показал обтянутый кожаной перчаткой протез.

― А вот так. Отняли тогда руку по локоть, а потом на бумажную должность в погранцы перевели да старшего кинули, ― указал он на свои петлицы. ― С тех пор в этой комендатуре. Это сколько уже… шесть лет не виделись?

― Шесть, точно, ― подтвердил я. ― И ты все время здесь?

― Здесь. Тут и женился, остепенился, хозяйством обзавелся. И служу, и живу, и переезжать никуда не собираюсь. Прижился, в общем.

Тут он уставился на скромно стоящую рядом со мной Лари, слегка смутился и сказал:

― Вы уж, барышня, меня простите, что не поздоровался. Друга старого встретил, служили вместе и повоевали вместе.

― Ничего-ничего, я все поняла, ― заулыбалась та. ― Меня Лари зовут.

― А я Николай. Очень приятно.

Полухин неловко поклонился, затем опять обернулся ко мне:

― Рассказывай, что тебя принесло?

Я молча достал из полевой сумки папку с бумагами, протянул Полухину «сыскуху». Он прочитал внимательно, кивнул, сказал:

― Серьезный документ. Кого ловишь?

― Если про Пограничный говорить, то пока и сам не знаю, ― уклончиво ответил я. ― Того, кто от вас летал над Дурным болотом. Предположительно – с важной персоной из самой Твери. Хочу с пилотами вашими пообщаться. Как думаешь, кто мог?

― Летать мог только на «аисте». «Гуся» бы никто не послал. Вылеты регистрируются, имена пассажиров тоже, ― пожал плечами Полухин, показывая, что ничего сложного в выяснении нет.

― Это мне и так понятно ― меня сюда послали за пропуском в форт.

― Верно, ― кивнул он. ― Нужен такой, так запросто и не пустят. Обещай, что ты у меня в гостях сегодня, как сменюсь, а я тебе немедля пропуск выпишу. Со своей барышней, разумеется.

― Торжественно клянусь, ― поднял я правую руку, после чего слегка толкнул локтем Лари: ― Тоже клянись.

― Обязательно придем, ― сказала та.

― Полухин… Только нас не двое, а трое, ― добавил я. ― С нами еще девушка, она сейчас в гостинице спит.

― А мне что за проблема? ― удивился тот. ― Хоть вдесятером приходите. У меня теперь места хватит.

― Дослужился? Не счесть алмазов пламенных в твоих лабазах каменных? ― поразился я.

― Нет, куда там! ― отмахнулся он. ― Но служба у меня спокойная, не загружают ветерана, время есть, всех здесь знаю, жена тороватая. В общем, завел торговлю, скупаю здесь у всех всякие шкуры, кости, зубы, панцири и прочее от всякой твари, что из Дурного болота лезет, и перепродаю в Тверь с купцами. Так и поднялся понемногу, уже постоянной клиентурой обзавелся. Хватает на жизнь, в общем.

― Ну ты скажи! ― удивился я. ― Наконечник хвоста мантикоры возьмешь?

― Добыл, что ли? ― удивился Полухин.

― Вроде того.

― Ну да! ― хлопнул он себя по лбу. ― Мне же говорили, что ты в охотники подался. Здесь завалил?

― Ближе к Бродам, верст за тридцать до них, ― махнул я рукой примерно в ту сторону, откуда мы приехали.

― Понятно. С собой?

― Нет, в номере оставил, ― покачал я головой.

― Приноси вечером, сторгуемся.

― Не вопрос. Пиши пропуска.

― Имена дай.

Я протянул ему «сыскуху».

― Отсюда и списывай. На всех троих пиши ― мало ли что.

― На всех не получится, ― отказался Полухин. ― Надо палец прикладывать. Выпишу на тех, кто здесь.

Полухин взял книжечку с розоватыми страницами и перфорацией для отрывания оных. Я присмотрелся ― и книжечка тоже была от Беренсона. Вот ведь поднялся человек на своей борьбе с фальшивками. Те же кружочки для приложения пальца, те же еле видные колдовские знаки. Ну ты скажи, а!

Полухин аккуратным почерком переписал наши имена из «сыскухи», с некоторым удивлением поглядев снизу на мило ему улыбающуюся «Лари из народа тифлингов». Действительно, редкий гость. Нечасто такие сюда попадают, в западную глухомань.

Еще через пять минут мы с унтером распрощались и вышли на улицу.

― А кто это? ― полюбопытствовала Лари.

– Вместе служили в Первом драгунском, в разведроте. Он был «замком»[87] в первом взводе, а я во втором. Во время боев с эльфами в Левобережье его подстрелили, когда мы в засаду попали. И так неудачно… Пуля попала в костяшку над указательным пальцем, вдоль ладони, разворотила все кости и застряла в запястном суставе. И пуля была разрывная, так что никакие маги с целителями собрать руку не смогли, от костей одни осколки остались. Когда я увольнялся, он еще в госпитале был. Так связь и потеряли.

― Повезло нам, ― сказал Лари.

― Да уж точно. Сходим к нему в гости, поговорим, может, еще и от него что-то полезное узнаем. Полухин всегда умным мужиком был.

Подошли к воротам форта, предъявили пропуска на КПП и еще через минуту шли по мощеной дорожке мимо штаба пограничного батальона, в который нам было пока не надо. Нам нужно было здание, относящееся к авиаэскадрилье. Там у них были и штаб, и казарма для нижних чинов из охраны и обслуги. И находилось оно в самом дальнем конце территории, у вторых ворот, ведущих прямо на аэродром.

Проходящие мимо пограничники и прочие вояки обращали на нас внимание лишь в силу присутствия демонессы. Раз пропустили нас на территорию, значит, так и надо. Когда мы дошли до штаба авиаэскадрильи, то услышали доносящиеся из окна звуки гитары ― кто-то весьма не бездарно исполнял «Темно-вишневую шаль», хоть и без слов. Впрочем, личный состав эскадрильи должен был быть мужским, так что не следовало ожидать от них исполнения женского романса. «В этой шали я с ним повстречалась, и меня он любимой назвал…» Вызвало бы ненужные ассоциации.

Мы поднялись по крыльцу, вошли внутрь, наткнувшись на молодого младшего унтер-офицера с красной повязкой дежурного по эскадрилье, сидящего за длинной стойкой с телефонами. Ноги в начищенных кавалерийских сапогах покоились на столешнице, в руках он держал гитару, разукрашенную по всей поверхности переводными картинками. Заботливо ухоженная русая челка упала почти на глаза. Наверное, тренируется смущать сознание и разбивать сердца местным барышням. Кстати, почему наземный состав авиационной эскадрильи носит кавалерийские сапоги? Он бы шпоры еще нацепил, гусар недоделанный.