Эдуард Веркин - Кошки ходят поперек

– Она и вам, значит, то же самое рассказывала... – грустно улыбнулся старый. – Что у нее есть дракон, что у нее было свое маленькое королевство...

Старый понимающе кивал.

– Ты еще молодой, ты не все еще знаешь. Я тебе расскажу, может, повторюсь даже. Многие дети, а особенно те дети, у кого была тяжелая, трудная жизнь, так вот, многие дети выдумывают. Некоторые придумывают себе невидимых друзей, другие придумывают разные несуществующие страны, другие миры... Это называется эскейпизм – стремление погрузиться в вымышленный мир от трудностей мира реального. Вот как ребята, которые любят в компьютерные игры играть, они же сутками могут, у нас у экономиста сына даже лечили... Так и здесь... Когда ты решил уйти в вымышленный мир? Когда потерял своего любимого крокодила. Понимаешь, крокодил был для тебя... Детством. А ты упорно не хотел прощаться с детством и стал искать обратную дорогу. Так и твоя Лара...

Я почувствовал, как начинают гореть уши.

Твоя Лара. Здорово звучит. Прекрасно звучит.

– Драконы, рыцари на конях, гномы, гоблины. Исполнение желаний, каждый, кто туда попадет, получит все, что хочет, по сниженным ценам. Не пугайся, это вполне естественно для большинства подростков.

Я промолчал. Опять. Почему я должен все это слушать?

– Врачам она приблизительно то же самое рассказывала, – добавил старый. – И даже карту этой страны рисовала. Она отлично разбирается в картах. И нарисовала карту вымышленной страны, смешно?

– А вдруг это правда? – прошептал я.

– Правда такова. – Старый стал серьезным. – Никакой чудесной страны нет. Никакого потустороннего мира нет. Есть только здесь и сейчас.

И старый похлопал ладонью по столу.

– Вот и все, – сказал он. – Это скучно, но это правда. Думай.

Старый встал.

– Мир прост, как три копейки. И чем раньше ты поймешь это, чем раньше ты станешь взрослым, тем легче тебе будет жить. Пора перестать мечтать, пора заниматься жизнью. Серьезно заниматься. А сбегать из дома... Думай, короче.

Он вышел. Я остался один в комнате.

Неожиданно старый вернулся.

– Осенью поедешь в Москву, – сказал он. – Я позвонил дяде Семе, договорился. Тебя все-таки возьмут в полиграфический техникум.

– Я не хочу...

Но старый меня не послушал. Как всегда. Мне хотелось орать, но я не стал орать, я снова лег спать. Лучше спать, лучше спать, чем думать. Я всегда ложусь спать, когда мне плохо.

Я лег и уснул, а потом проснулся и посмотрел на часы. Было уже четыре часа. Я выглянул в окно. Был дождь. Не мрачный, не унылый, наоборот. С востока лезло солнце, как положено. Его не было еще видно, солнце пряталось за горизонтом, но в высоте капли уже чиркали по лучам, отчего в небе наблюдалось оранжевое мельтешение, будто дрожало там большое золотое облако.

Но я же видел.

Я видел белую пустыню, тянущуюся к горизонту, странную птицу в небе, и... я же видел. Видел.

Довольно долго я смотрел, как облако медленно сползает к лесу, затем отвернулся от окна и заплакал.

В это утро все кончилось.

В это утро первый раз в жизни я ехал на трамвае. Мопед не годился, я подозревал, что старый установил куда-нибудь под седло GPS, прицепил мопед к прочному спутниковому поводку, в последнее время он демонстрировал просто чудеса изобретательности и предусмотрительности. Такси тоже не катило, с директором таксофирмы старый был хорошо знаком. Что касается маршруток... во всех маршрутках была рация. Оставался революционный транспорт – трамвай.

В семь часов я вышел из дома. Налегке. Рюкзак, для маскировки чехол с удочками, широкая пальмовая шляпа, сплетенная неграми-умельцами, уроженцами Доминиканской Республики. Идти было хорошо и прохладно, я быстро преодолел парк, отделявший наш коттедж от трамвайной линии. Остановки не было, вместо остановки возле рельсов лежало толстое бревно без коры. Бревно было отполировано тысячами задниц и блестело на солнце, в щели были забиты мелкие монетки, надписи, выжженные сигаретами, особым романтизмом не отличались.

Я сел на бревно. Древесина успела разогреться, я почувствовал теплоту, это было приятно. За лесом кричали тоже проснувшиеся рано чайки, чайки делили на болоте головастиков. Птицы, в последнее время вокруг были птицы...

Кроме меня, на остановке больше не было никого. Трамвая пришлось ждать недолго, минут через десять рельсы принялись плясать, шпалы задрыгались, из-под них стал стреляться гравий, мне попало в шею. Я сидел спиной к рельсам, не потому что плохая примета, а потому, что боялся, что старый просечет все и отправится вдогонку, и снова догонит. А так я еще побежать успею.

Потом показался трамвай. Трамвай был квадратный, красный, облезлый и веселый, звонкий такой. Трамвай тащился медленно и вразвалку, будто вагонный грузчик с большого бодуна. Он проскочил мимо остановки метров десять, затем все-таки тормознул. Дверь с лязгом отъехала в сторону, и я забрался внутрь.

Трамвай был почти пуст. Пара настоящих рыболовов, собака, спящая на задних сиденьях, тетенька-кондуктор, которая, зевая, подошла ко мне и истребовала билет. Я сунул ей сто рублей, сдачи у кондуктора не оказалось, ругаться кондукторше было лень, и она разрешила мне ехать бесплатно. Трамвай с непривычным для меня дерганьем и лязганьем катил вперед, описывал широкую петлю вокруг города, на одном конце местечко Топталово, на другом железнодорожный вокзал. Я смотрел в окно. Думать боялся. Не хотелось все это представлять, страшно было. Неприятно. Когда идешь к зубному врачу, стараешься не думать о бормашинах.

На соседнем сиденье валялась газета, я взял ее и принялся читать. Читал одну и ту же страницу, там рассказывалось про новые зеркальные фотокамеры. Я прочитал про камеры раз десять и больше бы, наверное, прочитал, потом из-за старых, еще со времен войны, пакгаузов показался вокзал. Башенка, роза ветров на флюгере, памятник солдатам, декоративные елочки.

Вокзал приближался. И чем ближе был вокзал, тем беспокойнее мне становилось. Сердце стучало, руки позорно и мелко дрожали, под коленками ощущалась вялость и холодок. Как будто я должен был скоро драться. И еще одна штука. Я вдруг чрезвычайно остро, даже до какой-то болезненности почувствовал мир и, наверное, его красоту.

Иногда в книжках я читал рассказы людей, которых собирались расстрелять или там повесить, но по каким-то причинам не расстреляли и не повесили. Так вот, эти люди потом рассказывали, что мир в последние минуты становился ослепительно ярким. Они начинали чувствовать воздух, они начинали чувствовать ветер, они слышали, как ругаются на чердаках голуби, слышали запахи из окон окрестных домов. Некоторые даже утверждали, что начинали чувствовать все свои органы. Легкие, желудок, почки, как кровь течет по венам, тоже чувствовали. Даже мозг. Хотя уж не знаю, как можно чувствовать мозг.