Генри Олди - Баллада о кулаке

Знаешь ли ты, как я дал государю Хун Ци совет, приведший к уничтожению тайной канцелярии Чжан Во? В тот день я был в Академии Ханлинь с целью сверки результатов выпускных экзаменов у них и у нас. Когда я вернулся обратно, в Училище Сынов Отечества, меня поразила царящая во дворе суматоха. «Внезапный приезд императора! — объяснили мне. — Государь нагрянул, как гром с ясного неба, собрал всех почетных наставников, носящих титул «тайчан боши», и уединился с ними в присутственной зале. И вам было передано сразу по приезде отправляться туда».

— Я поспешил в присутственную залу, что называется, «между вдохом и выдохом».

Еще от дверей меня поразила тишина. Сын Неба стоял на возвышении, рядом с ним находились трое телохранителей из Крылатых Тигров, а почетные наставники, потупившись, кусали губы и дергали себя за бороды.

— Итак, я жду! — гневно вопросил государь, сдвинув брови. — Неужели я не получу нужного совета? Тишина царила в зале. Тут император обратил внимание на меня.

— Тогда ответь хоть ты! — крикнул он, ткнув в мою сторону пальцем. — Только не тяни и не мямли, как эти мудрецы! Ответствуй, явившийся невовремя: как должно поступить государю, только что поднявшемуся по красным ступеням* [Красные ступени вели к трону.]?!

— Государь должен поступать так, как подсказывает ему его собственный разум, — не найдя ничего лучшего, ответил я. — Ибо сказано древними: тело правителя — тело государства, душа правителя — дух народа, помыслы правителя — чаяния подданных.

— Вот! — возопил радостно Сын Неба, а я поймал на себе несколько косых взглядов коллег. — Вот те слова, которые я хотел услышать; вот он, нужный совет! Я был не прав — ты явился вовремя, муж достойный и величественный, и именно ты, как никто другой, достоин титула Государева Советника!

Через минуту в зале никого не было — государь выбежал прочь, а следом, грохоча сапогами, пронеслись телохранители.

Позже мне объяснили: император Хун Ци, открывший Эпоху Обширного Благоденствия, спрашивал у наставников Училища Сынов Отечества:

«Стоит ли мне без промедления уничтожить тайную канцелярию наставника Чжана и поставить на место зарвавшуюся братию Шаолиньской обители?!»

Вскоре я был приближен к трону.

Мне вручили почетную дщицу из слоновой кости, цвет придворной знати склонился передо мной — а я видел бамбуковый частокол и бритые головы на нем.

Поверь мне — я отнюдь не щепетилен и не робок. Если по зрелом размышлении я пришел бы к необходимости уничтожения сановников-монахов, я сказал бы об этом кому угодно: государю, Будде, Князю Темного Приказа! Но знать, что цена твоему опрометчивому слову, вовремя подвернувшейся на язык цитате, сдобренной лестью, — несколько десятков отрубленных голов...

Выслушав из твоих уст доклад судьи Бао, я еще раз изумился проницательности моего друга и всеведению государя: теперь, пожалуй, я понимаю смысл поступка Сына Неба. Стремительная жестокость Хун Ци превратилась в обдуманные меры предотвращения. Если и впрямь есть сила, способная влиять на человеческие поступки нечеловеческими путями еще до того, как они свершились... сегодня я бы и сам приветствовал казнь Чжан Во и его людей. Но сегодня. И это ничуть не умаляет моей вины. Ни перед Поднебесной, ни перед казненными... перед самим собой.

Когда ты будешь рассказывать об этом моему другу Бао, передай: я не прошу о снисхождении, я даже не молю о понимании — я лишь хочу, чтобы меня не презирал единственный человек, которого я безоговорочно уважаю.

Потому что в течение недели я подготовлю дела для своего преемника и выпью яд на пороге присутственной залы Училища, на том самом месте, где мой язык стал палачом.

Толстый студент Бао много лет назад говаривал:

«Невелика месть, невелика заслуга — повеситься на воротах дома обидчика».

Может, и так — но я не вижу иного выхода.

Я просил тебя слушать и молчать! Слушать и молчать! Ты сейчас не человек! — Ты мой посмертный голос и крылья моих почтовых соколов. Уговаривая меня жить дальше, ты оскорбляешь все поколения моих предков! Поэтому сиди и запоминай.

Или ты полагаешь, что я не читал трактата великого Сунь-цзы, главу о пяти видах лазутчиков? Там ни слова не говорится о лазутчиках, дающих непрошеные советы...

Напоследок добавлю: закончив церемонию возведения в ранг, государь помолчал, повертел в руках диск из белой яшмы, исписанный иероглифами «цзин» и «жань»... Ты вздрогнул, мой участливый гость? Бэйцзинцы еще не успели рассказать тебе о причуде нового Сына Неба? О том, что он всегда носит с собой этот диск и время от времени пишет на нем иероглифы, всегда одни и те же?! — Он пишет их черной тушью, какой пишутся указы о призыве войск на помощь. Впрочем, я отвлекся, и не в диске дело — даже если ты полагаешь, что я не прав.

Так вот, государь повертел диск в руках и сказал внятно, с явной угрозой, не стесняясь присутствия множества людей:

— Шаолинь должен быть разрушен!

После чего... недостойно судить правителя, но мне показалось, что он смешался. Оглянулся по сторонам, будто государю показалось, что он уже когда-то произносил подобные слова — пусть не точно эти, пусть при других обстоятельствах или в других жизнях, но вкус их был знаком государю, вне сомнений, знаком!

— Шаолинь должен быть разрушен! — еще раз повторил Хун Ци и показал мне, что аудиенция и церемония возведения в ранг закончены.

Когда он удалялся, я смотрел ему в спину и думал: вот идет судьба.

Но тогда я не понимал, чья именно: только моя или всей империи.

Я и сейчас этого не понимаю.

...А мухи все бились о флер окна, все жужжали наперебой, трепеща крылышками.

Лето, раздолье для мух.

Змееныш смотрел в пол, на паркетину с рожицей Маленького Архата, и думал: «Пожалуй, Будда прав. Наша жизнь действительно переполнена страданием. И есть выход. Только Будда предложил выход для всех или хотя бы для многих, а этот несчастный воробей — для одного себя. Я не осуждаю его. Нет. Не осуждаю». За дверью послышались шаги, и звонкий голос доложил:

— Гонец от императора к Государеву Советнику!

— Просите немедленно войти! — после некоторой паузы отозвался сановник. И повернулся к Змеенышу.

— Спрячься за той ширмой, — властно приказал он. — Нет, за павлиньей! Я хочу, чтобы ты знал как можно больше о последних днях моей жизни, когда встретишься с моим другом Бао. Но если послание Сына Неба окажется сугубо конфиденциальным...

«Ты на всякий случай прикажешь оскопить меня и отрезать мне ноги, — чуть не вырвалось у Змееныша. — А перед тем как выпить яд, пошлешь своих людей доставить меня в Нинго».