Рэй Брэдбери - О скитаньях вечных и о Земле

– Что тут происходит? – спросил Лео Ауфман, входя в комнату.

– Тут происходит раздел имущества, – ответила Лина. – Если отец ночью до полусмерти пугает сына, значит, пора делить все пополам. Прочь с дороги, «Холодный дом» и «Лавка древностей»! Во всех этих книгах, вместе взятых, не найдешь такого сумасшедшего выдумщика, как Лео Ауфман!

– Ты уезжаешь – и даже не испробовала, что такое Машина счастья! – запротестовал он. – Попробуй хоть разок, и, уж конечно, ты сейчас же все распакуешь и останешься!

– «Том Свифт и его электрический истребитель», а это чье? Угадать нетрудно.

И Лина, презрительно фыркнув, протянула книгу мужу.

К вечеру все книги, посуда, белье и одежда были поделены – одна сюда, одна туда; четыре сюда, четыре туда; десять сюда, десять туда. У Лины Ауфман голова пошла кругом от этих счетов, и она присела отдохнуть.

– Ну ладно, – выдохнула она. – Пока я не уехала, Лео, попробуй, докажи мне, что это не по твоей вине ни в чем не повинным детям снятся страшные сны.

Лео Ауфман молча повел жену в сумерки. И вот она стоит перед огромным, вышиной в восемь футов, оранжевым ящиком.

– Это и есть счастье? – недоверчиво спросила она. – Какую же кнопку мне нажать, чтобы я стала рада и счастлива, всем довольна и весьма признательна?

А вокруг них уже собрались все дети.

– Мама, не надо, – сказал Саул.

– Должна же я знать, о чем прошу судьбу, Саул, – возразила Лина.

Она влезла в Машину, уселась и, качая головой, посмотрела оттуда на мужа.

– Это нужно вовсе не мне, а тебе, несчастному неврастенику, который стал на всех кричать.

– Ну, пожалуйста, – сказал он. – Сейчас сама увидишь.

И закрыл дверцу.

– Нажми кнопку! – закричал он. Раздался щелчок. Машина слегка вздрогнула, как большая собака во сне.

– Папа, – с тревогой позвал Саул.

Слушай! – ответил Лео Ауфман.

Сперва все было тихо, только Машина подрагивала – где-то в ее глубине таинственно двигались зубцы и колесики.

– С мамой там ничего не случилось? – спросила Ноэми.

– Ничего, ей там хорошо. Вот сейчас… Вот! Из Машины послышался голос Лины Ауфман:

– Ах!.. О!.. – Голос был изумленный. – Нет, вы только посмотрите! Это Париж! – И через минуту: – Лондон! А это Рим! Пирамиды! Сфинкс!

– Вы слышите, дети: сфинкс! – шепнул Лео Ауфман и засмеялся.

– Духами пахнет! – с удивлением воскликнула Лина Ауфман.

Где-то патефон тихо заиграл «Голубой Дунай» Штрауса.

– Музыка! Я танцую!

– Ей только кажется, что она танцует, – поведал миру Лео Ауфман.

– Чудеса! – сказала в Машине Лина. Лео Ауфман покраснел.

– Вот что значит жена, которая понимает своего мужа! И тут Лина Ауфман заплакала в Машине счастья. Улыбка сбежала с губ изобретателя,

– Она плачет, – сказала Ноэми.

– Не может этого быть!

– Плачет, – подтвердил Саул.

– Да не может она плакать! – И Лео Ауфман, недоуменно моргая, прижался ухом к стенке Машины. – Но… да… плачет, как маленькая…

Он открыл дверцу.

– Постой. – Лина сидела в Машине, и слезы градом катились по ее щекам. – Дай мне доплакать. И она еще немного поплакала. Ошеломленный, Лео Ауфман выключил свою Машину.

– Какое же это счастье, одно горе! – всхлипывала его жена. – Ох, как тяжко, прямо сердце разрывается… – Она вылезла из Машины. – Сначала там был Париж…

– Что ж тут плохого?

– Я в жизни и не мечтала побывать в Париже. А теперь ты навел меня на эти мысли. Париж! И вдруг мне так захотелось в Париж, а ведь я отлично знаю, мне его вовек не видать.

– Машина, в общем-то, не хуже.

– Нет, хуже! Я сидела там и знала, что все это обман.. – Не плачь, мама!

Лина посмотрела на мужа большими черными глазами, полными слез.

– Ты заставил меня танцевать. А мы не танцевали уже двадцать лет.

– Завтра же сведу тебя на танцы!

– Нет, нет! Это неважно, и правильно, что неважно. А вот твоя Машина уверяет, будто это важно! И я начинаю ей верить! Ничего, Лео, все пройдет, я только еще немножко поплачу.

– Ну а еще что плохо?

– Еще? Твоя машина говорит: «Ты молодая». А я уже не молодая. Она все лжет, эта Машина грусти!

– Почему же грусти?

Лина уже немного успокоилась.

– Я тебе скажу, в чем твоя ошибка, Лео: ты забыл главное – рано или поздно всем придется вылезать из этой штуки и опять мыть грязную посуду и стелить постели. Конечно, пока сидишь там внутри, закат длится чуть не целую вечность, и воздух такой душистый, так тепло и хорошо. И все, что хотелось бы продлить, в самом деле длится и длится. А дома дети ждут обеда, и у них оборваны пуговицы. И потом, давай говорить честно: сколько времени можно смотреть на закат? И кому нужно, чтобы закат продолжался целую вечность? И кому нужно вечное тепло? Кому нужен вечный аромат? Ведь ко всему этому привыкаешь и уже просто перестаешь замечать. Закатом хорошо любоваться минуту, ну две. А потом хочется чего-нибудь другого. Уж так устроен человек, Лео. Как ты мог про это забыть?

– А разве я забыл?

– Мы потому и любим закат, что он бывает только один раз в день.

– Но это очень грустно, Лина.

– Нет, если бы он длился вечно и до смерти надоел бы нам, вот это было бы по-настоящему грустно. Значит, ты сделал две ошибки. Во-первых, задержал и продлил то, что всегда проходит быстро. Во-вторых, принес сюда, в наш двор, то, чего тут быть не может, и все получается наоборот, начинаешь думать: «Нет, Лина Ауфман, ты никогда не поедешь путешествовать, не видать тебе Парижа. И Рима тоже». Но ведь я и сама это знаю, зачем же мне напоминать? Лучше забыть, тянуть свою лямку и не ворчать.

Лео Ауфман прислонился к Машине, ноги у него подкашивались. И с удивлением отдернул обожженную руку,

– Как же теперь быть, Лина? – спросил он.

– Вот уж этого я не знаю. Но только пока эта штука, стоит здесь, меня все время будет тянуть к ней и Саула тоже, как прошлой ночью: знаем, что глупо и ни к чему, а все равно захочется сидеть в этом ящике и глядеть на далекие края, где нам вовек не бывать, и всякий раз мы будем плакать, и такая семья тебе вовсе не годится.

– Ничего не понимаю, – сказал Лео Ауфман. – Как же это я так оплошал? Дай-ка я сам посмотрю, верно ли ты говоришь. – Он уселся в Машину. – Ты не уйдешь?

– Мы тебя подождем, – сказала Лина.

Он закрыл дверцу. Чуть помедлил в теплой тьме, потом нажал кнопку, откинулся назад и уже готов был насладиться яркими красками и музыкой, но тут раздался крик:

– Пожар, папа! Машина горит!

Кто-то забарабанил в дверцу. Лео вскочил, ударился головой и упал, но тут дверца поддалась, и сыновья вытащили его наружу. Позади что-то глухо взорвалось. Вся семья кинулась бежать. Лео Ауфман оглянулся и ахнул,

– Саул! – выкрикнул он, задыхаясь. – Вызови пожарную команду!