Лора Андронова - Русская фэнтези 2011

— Я не могу в него попасть, пока мы так вертимся, — сказала она на удивление ровным голосом. — Надо, чтобы ты подлетел к ней вровень и хотя бы пять ударов сердца подержал нас так. Сможешь?

— Пять твоих ударов или моих? — прохрипел Дженсен, и с каждым словом из пасти у него брызгала пена, прикрашенная кровью.

— Моих.

— Попробую. Только крепче держись!

Он набрал в грудь воздуху — и пошел на такой вираж, что у Джаредины только ветер завыл в ушах и мир посыпался перед глазами разноцветным битым стеклом. А потом они вдруг вынырнули — и она увидела прямо перед собой драконицын хвост, яростно бьющий по ветру. Пять ударов сердца Джаредины — ровно столько у них и было, пока драконица поймет, что ее обошли с тыла. Дженсен впился зубами ей в хвост, сдавил так, что захрустели, дробясь, позвонки. Драконица издала рвущий уши вопль и, вывернув шею, излила поток пламени прямо на Джаредину.

Джарединин дракон вскинул крыло и заслонил свою наездницу от смертельного жара, принимая все пламя на себя. И тут же стрела, пущенная ею, вошла вирьеррскому наезднику прямехонько в шею.

Наездник схватился за древко, пачкая руки в собственной крови, очумело попытался вырвать стрелу, только сильней раздирая себе жилы. И меч, и поводья он выпустил, и на миг драконица остановилась, словно растерявшись и не зная, что ей делать теперь, когда нежную кожу на ее загривке перестали терзать золотые крючья. Вирьеррец, булькая, завалился на бок, да так и остался криво свисать из седла — ременная упряжь, крепившая его ноги к телу драконицы, и в смерти скрепляя их противоестественные узы. Дженсен не видел ничего этого — он улетал, медленно взмахивая крылами. Левое, обожженное, двигалось тяжело, рывками, от чего плавный прежде полет превратился в неуклюжую тряску.

— Не могу, — прохрипел он. — Не… могу… Джаредина…

— Ну пожалуйста! — взмолилась она, бросая лук в пропасть под ними и обхватывая его шею руками. — Пожалуйста, еще самую малость!

Он тяжко, надрывно вздохнул. И полетел вниз, к земле. Драконица, оставшаяся без наездника, глядела на них сверху, хлопая крыльями и рыча.

— Пожалуйста, пожалуйста, — твердила Джаредина.

Дракон сел на землю, сплошь черную и покрытую толстым слоем пепла, и вильнул задом, небрежно, лениво даже. Джаредина, вконец ослабевшая и измученная, кулем повалилась наземь.

— Уездила ты меня, девушка, — тихо сказал ей дракон и, улыбнувшись вспененным ртом, вновь взмахнул крыльями и с места поднялся в небо.

Джаредина кое-как поднялась на четвереньки — руки-ноги не держали, земля так и прыгала под ней, словно тоже была зверем, норовившим сбросить, — и, задыхаясь от дыма и пыли, вскинула лицо к небу. Оно было черным, мутным, в нем ничего нельзя было разглядеть, только слышно было, что драконы возобновили битву. Но на сей раз она не продлилась долго. Джаредина услышала рык, полный суровой печали — то Дженсен говорил со своей соплеменницей, тем языком, который она только и могла теперь понимать. А вслед за тем — плач, горестный, страшный драконий плач, и Джаредина так и не поняла, кто из двух драконов его изверг, прежде чем все закончилось.

Тело драконицы с гулом пронеслось сквозь воздух и рухнуло в реку, подняв столб воды до самых туч. Джаредина задохнулась, ожидая, что вот сейчас она вынырнет и продолжит борьбу. Но пена улеглась, волны утихли, круги на воде стали сходиться и в конце концов пропали совсем. Златовод поглотил несчастную тварь — отмучилась, бедная.

Джаредина оторвала взгляд от реки и стала искать глазами Дженсена.

Не сразу, но она нашла его. Он летел вниз, медленно, неуклюже — ни дать ни взять крылатая корова. Джаредина засмеялась от радости и побежала по выжженной земле ему навстречу, туда, где он должен был приземлиться.

Но он не приземлился.

Он упал.

Почти до самой земли несли его искалеченные крылья, но потом, видать, совсем отказали. Он сложил их, словно был уже на земле, и врезался камнем, вздыбив тучу грязи, клочьев травы и пепла. Джаредина подхватила мешающую юбку и припустила еще быстрее, так быстро, как только могли ее обожженные ноги. Когда добежала наконец, он уже закрыл глаза и не дышал — огромная, неподвижная туша в яме, выдолбленной ее собственным весом. Джаредина упала на колени перед ним, схватила обеими руками его морду, залитую пеной, с мертво задравшейся верхней губой. С трудом подняла неподвижное веко — глаз под ним совсем потускнел, стал мутным, словно яичный желток. Побледневшая, цвета плесени грива падала ему на шею, точно мокрая пакля, чешуя утратила зеркальный блеск и стала просто черной.

— Не надо, — просила Джаредина, теребя его оскаленную морду двумя руками. — Не надо, что ж ты… зачем же ты…

Наплакавшись, она обмякла, осела на земле, и сидела так, обхватив застывшую морду и ткнувшись в нее лицом.

Сидела до тех пор, пока за ней не пришли рыцари светлого князя Григаля.

Две седмицы спустя Джаредина, дева-драконоборица, стояла у окна своей горницы в княжьем дворце и смотрела на радостный город Клеменс.

Весела была столица, празднична, увита цветами, пестра от многолюдной толпы, стянувшейся со всех Семи Долин. Большой затевался праздник — праздник окончания войны с Вирьеррой, которую успели уже прозвать Драконьей войной — стремительной и страшной, прокатившейся по цветущему княжеству и оставившей везде, где прошла, пепел и смерть. Почитай, полвека не случалось в Семи Долинах такой беды — а все равно радовались, ибо знали, что, не явись дева-драконоборица и не спаси их всех, не было бы больше Семи Долин, а только одни обугленные руины.

Потому те, кто лишился всего, горевали, а до кого война не успела добраться, те ликовали и радовались. Менестрели наперебой слагали песни о Битве над Златоводом, толпы людей волновались у княжьего дворца, выкрикивая здравицы, а в самом дворце что ни день — то пир горой. Столицу уберегли, и до плодородных полей на востоке вирьеррская тварь добраться не успела, стало быть, не будет голода — а что еще надо?

И все — благодаря ей, дивной, отважной, прекрасной деве-драконоборице.

Джаредина не помнила, как рыцари князя подняли ее с земли и отвезли во дворец. Вроде она просила их, кричала, чтоб не оставляли там Дженсена, чтоб помогли ему, он ведь был еще жив. Но ее не послушали. Она ждала, что по прибытии в город вновь в каземат заточат, как уже было прежде, но вместо этого отнесли ее в просторные палаты, уложили на огромное ложе, созвали к ней суетливых и хмурых лекарей. Дальше совсем не помнила. А когда сполна очнулась — была уже не крестьянской девкой, мельниковой дочерью, а знатной дамой, коей пожаловано дворянство, рыцарство и все мыслимые и немыслимые почести.