Дэниел Абрахам - Война среди осени

— Но ведь мы и раньше собирались ими жертвовать, — возразил Сетани, хотя по его глазам Ота уже видел, что хай не может с ним не согласиться. Им обоим суждено было стать трупами, отцами мертвых семей, последними представителями своего рода на земле. — Мы всегда знали, что придется жертвовать людьми.

— Тогда у нас была надежда.

И вдруг одна из служанок вскрикнула и упала на колени. Ота обернулся, решив, что она услышала его слова и разрыдалась в отчаянии. Потом, когда увидел ее лицо, подумал, что на крышу каким-то чудом занесло стрелу. Остальные смущенно поглядывали на хаев или склонились над служанкой, пытаясь утешить ее. Девушка визжала так, что даже камни, казалось, вобрали в себя ее крик. По городу прокатился долгий, нескончаемый стон. Тысячи голосов стенали от боли. Ота почувствовал, что кожа как будто съежилась и пошла мурашками, которые не имели ничего общего со снегом и холодом. На миг ему почудилось, что даже башни корчатся в агонии. Вот так, подумал он, кричат боги, когда умирают.

Люди, стоявшие на крыше, в тревоге озирались по сторонам и поглядывали в молочно-серое небо. Ота поймал гонца за рукав.

— Беги и узнай, что случилось!

От ужаса глаза у мальчишки стали, как блюдца, но все-таки, прежде чем выполнить приказ, он изобразил позу повиновения. Хай Сетани хотел что-то спросить, но промолчал и сам шагнул к парапету. Ота подошел к служанке. Ее лицо побелело от боли.

— Что с тобой? Где болит?

Она не могла ответить формальной позой, но по жесту и стыду в глазах Ота понял все сам. Недаром он несколько сезонов работал помощником повитухи на восточных островах. Если девушка была беременна, и теперь у нее случился выкидыш, ей повезло. Если же причина заключалась не в ребенке, тогда с ней происходило что-то страшное. Он приказал отнести ее к лекарям, и тут увидел на крыше Семая, покрасневшего, с вытаращенными глазами. Прежде чем тот заговорил, Оте все стало ясно. Девушка, ее мучения, поэт.

— С пленением что-то не так.

Семай изобразил позу согласия.

— Пожалуйста, идемте со мной. Скорее.

Ота не медлил ни вдоха. Подняв полы одеяния, он сбежал вниз по лестнице, перепрыгивая через три ступеньки сразу. Он молниеносно слетел на четыре этажа вниз. Прыгни он с крыши, у него едва ли бы получилось быстрее.

В зале царил зловещий сумрак. Тени, точно гобелены, висели по углам огромного пустого пространства. Вдалеке тихонько бормотали и вскрикивали измученные страданием голоса. На стенах белели огромные меловые символы и уродливые, изломанные буквы пленения, написанные рукой Маати. Ота мало что помнил из древних грамматик, но сумел разобрать слова «чрево», «семя» и «разрушение». Трое, как на картине, замерли у лестницы, ведущей в подземный город. Маати с помертвевшим лицом стоял, уронив руки. В животе Оты напряжение скрутилось тугим узлом, когда в девочке, лежащей у ног поэта, он узнал Эю. Существо, державшее ее в своих объятиях, подняло глаза. Оно долго молчало, затем набрало в грудь воздуха и заговорило.

— Ота-кя… — Голос был низкий, чарующий, полный презрения и насмешки. Он казался до того знакомым, что голова шла кругом.

— Бессемянный?

— Нет, — произнес Маати. — Это не он.

— Что тут происходит? — спросил Ота. Маати не ответил, и он потряс поэта за плечо. — Маати! Что случилось?

— Пленения не вышло, — ответил андат. — А за ошибку надо платить. Только вот Маати-кво всех перехитрил. Он сделал так, что расплата не может его коснуться.

— Ничего не понимаю, — сказал Ота.

— Моя защита, — застонал в отчаянии Маати. — Она не избавляет от расплаты. Она только спасает меня.

Андат принял позу согласия, точно учитель, одобряющий сообразительного ученика. На лестнице послышались торопливая дробь шагов и голос хая Сетани. Первым в зал вбежал слуга. От спешки халат на нем хлопал, как флаг на ветру. Увидев, что происходит, человек остановился, как вкопанный.

— Что он хочет сделать? — спросил Ота. — Что уже сделал?

— А почему бы не спросить меня, высочайший? — сказала Неплодная. — Я тоже могу говорить.

Ота посмотрел в черные нечеловеческие глаза. Эя всхлипнула, и существо нежно погладило ее по голове, утешая и угрожая одновременно. Оте захотелось поскорей унести Эю подальше от андата, будто это был паук или змея.

— Что ты сделала с моей дочерью?

— А ты как думаешь, высочайший? Я — зеркало человека, чей сын зачат другим. Всю жизнь Маати-кя терзали вопросы отцов и сыновей. Что я могу сделать, как ты считаешь?

— Говори.

— Я погубила ее чрево. Изранила его. И сделала то же самое со всеми женщинами всех городов Хайема. Лати, Чабури-Тана, Сарайкета. Со всеми. Молодыми и старыми, высокородными и бедными. И я оскопила всех гальтских мужчин. От Киринтона и Дальнего Гальта до твоего порога.

— Папа-кя… — позвала Эя. — Мне больно.

Ота опустился на колени и прижал к себе дочь. Ее губы растянулись в струнку от боли. Андат раскрыл ладонь. Длинные пальцы сделали ему знак, что он может забрать девочку. К ним подошел хай Сетани. Он тяжело дышал. Руки дрожали. Ота поднял Эю.

— Ваши дети будут их детьми, — сказала Неплодная. — Дети мужчин Хайема будут пить молоко гальтских матерей или вовсе не родятся на свет. Вашу историю напишут полукровки, или же не напишет никто.

— Маати, — позвал Ота, но его друг только покачал головой.

— Я не могу ее остановить. Все уже кончено.

— Ты не должен был стать поэтом. — Неплодная встала. — Ты не выдержал испытаний. В тебе не было ни силы, чтобы решать все самому, ни сострадания, чтобы отказаться от жестокости. Ничего, что хотел увидеть дай-кво.

— Я старался, — шепнул Маати.

— Тебе рассказали, — ответил андат и повернулся к Оте. — Ты пошел к нему. Когда вы оба еще были мальчишками, ты предупредил его, что школа — не то, чем кажется. Ты рассказал ему, что это испытание. Выдал тайну. И, узнав ее, он вел себя, как нужно. Без тебя он не стал бы поэтом, и этого всего никогда не случилось бы.

— Я тебе не верю, — сказал Ота.

— Не имеет никакого значения, — ответило существо. — Главное, что он знает. Маати-кво создал орудие для убийства, и создал его в страхе. Он не усвоил ни одного из двух уроков. Целое поколение женщин будет знать, что он украл у них радости материнства. Мужчины Гальта станут ненавидеть его за то, что он лишил их мужественности. Ты, Маати Ваупатай, забрал у них детей.

— Я… — начал Маати, но голос его подвел. Он осел на пол, будто у него подломились ноги.

Ота хотел что-нибудь сказать, но в горле совсем пересохло. Тишину нарушила Эя, которую он держал на руках.

— Замолчи, — сказала она. — Оставь его в покое. Он тебе ничего не сделал.