Дэниел Абрахам - Война среди осени

— Плохо дело?

— Да уж, не хорошо.

— Болит.

— Понимаю.

— Рана…

— Глубокая. И очень серьезная. Если хочешь передать кому-нибудь словечко, самое время для того.

Парень соображал с трудом. Будто пьяный, он не сразу понял, что сказал Синдзя, а еще один вдох пытался осознать смысл. Найит сглотнул. Его глаза широко раскрылись, но больше он ничем не выдал страха.

— Скажи им, что я погиб с честью. И хорошо сражался.

Кривить душой тут сильно не пришлось бы, и Синдзя видел, что парень это понимает.

— Скажу, что ты пал, защищая хайского сына. Один вышел против дюжины. Знал, что тебя убьют, но решил, что лучше умереть, чем отдать его гальтам.

— Тебя послушать, я и вправду поступил достойно, — с улыбкой сказал Найит, но тут же зарычал от боли и перекатился на бок.

Он поднес руку к животу, но не решился прижать ее к ране, зная, что прикосновение лишь усилит боль. Синдзя взял его за руку.

— Найит-тя. Я знаю, как это прекратить.

— Да, — просипел он.

— На миг станет еще больней.

— Да, — повторил юноша.

— Тогда держись, — сказал Синдзя, обращаясь больше к самому себе. — Ты поступил, как мужчина. Покойся с миром.

Он свернул парню шею и сидел, положив его голову себе на руку, пока тот умирал. Так было легче. Без мучительной боли, без лихорадки. Так Найиту не пришлось терпеть пытку — возвращаться в город, где лекари напичкают его маком и оставят погибать в блаженном забытьи. Такая смерть лучше. Такая смерть лучше, повторил себе Синдзя.

Кровь уже перестала течь из раны, а Синдзя все сидел. На него навалилась страшная усталость, но он уверил себя, что это просто из-за холода. Не потому, что он целый сезон сражался с людьми, которых начал уважать, и все же не пощадил. Не потому, что видел, как молодой глупец встретил злую смерть в снегу, и единственным, кто ему помог, оказался обычный предатель. Это была совсем не такая тяжесть, которая иногда одолевала его после сражений. Он просто замерз, и все. Он осторожно положил голову Найита на землю и поднялся на ноги. Из-за ран и холода тело слушалось уже не так хорошо. Из-за ран и холода. И прожитых лет. Война, смерть, слава — все это игры для молодых. И все-таки он еще не закончил дело.

Плач он услышал раньше, чем отыскал ребенка. Звук был тихий, похожий на скрип несмазанной двери. Синдзя обернулся. Данат прибежал назад, предпочитая знакомую опасность неизведанной, или вообще не уходил далеко от повозки. Его волосы намокли от растаявшего снега и слиплись. Он в ужасе скалился, глядя на бездыханное тело Найита. Синдзя попробовал вспомнить, сколько было ему самому, когда он впервые увидел, как убивают человека. Больше, чем этому малышу.

Обезумевшие, пустые глаза Даната обратились к нему. Ребенок попятился, как будто собираясь бежать. Синдзя молча смотрел и ждал, пока мальчик снова не подался вперед. Тогда Синдзя поднял меч: навершием — в небо, лезвием — к земле. Так приветствовали друг друга наемники.

— Добро пожаловать на белый свет, Данат-тя. Жаль только, что здесь не все ладно.

Мальчик не ответил, но медленно сложил руки в ответном жесте, показывая, что он принимает приветствие. Сказались уроки придворной няньки. Не более того. И все-таки Синдзе показалось, что в глубине детских глаз таятся скорбь и понимание, слишком тяжелые для такого маленького существа. Синдзя вложил меч в ножны.

— Пошли, — сказал он. — Давай-ка найдем для тебя сухое и теплое местечко. Я спас тебя от гальтов, но если простужу, Киян с меня шкуру спустит живьем. Я знаю тут одну шахту неподалеку. Она будет в самый раз.

Гонцы наконец вернулись и, спотыкаясь, взбежали по ступеням на крышу. Каждый доклад повторял то, что уже рассказали трубы. Гальты направились ко входам в подземелья, куда и послал их Синдзя, но шли, растянув свои ряды шире, чем предполагал Ота. Великой засады не получилось, никто не ударит по врагу из окон и переулков. Вместо этого их ждала медленная, кровавая борьба. Убивая защитников по одному, гальты шли по городу в поисках пути, ведущего вниз.

Ота смотрел на город. Он видел, как летят с башен крошечные точки камней, слышал, как топот ног и лошадиных копыт грохочет эхом между высокими каменными стенами. Он не знал, сколько времени нужно десяти тысячам воинов, чтобы истребить два города. Надо было вывести людей в поле. Вооружить всех: мужчин, женщин, детей. Больных и старых. Они одолели бы гальтов числом — десять или пятнадцать человек против одного. Ота вздохнул. Точно так же он мог бы кидать на гальтские мечи младенцев, надеясь, что это их задержит. В поле или в городе, гальты все равно победят их всех. Он попробовал применить хитрость и проиграл. Теперь жалеть о своих промахах не было толку.

Сейчас он хотел лишь одного — взять меч и выйти на врага. Он рвался в гущу боя, только бы не чувствовать своего бессилия.

— Еще вести! — Хай Сетани сложил руки в жесте, привлекая внимание Оты. — Со стороны дворцов.

Ота кивнул и отошел от края крыши. По лестнице поднялся бледный мальчишка с целым созвездием родинок, которые рассыпались по его щекам и носу. Когда оба хая подошли к нему ближе, Ота заметил, что он изо всех сил старается не пыхтеть в их присутствии. Мальчик изобразил позу почтения.

— Что произошло? — спросил Ота.

— Гальты, высочайший. Они отправили посланников к остальным. Уходят из дворцов. Похоже, они собираются в единое войско.

— Где?

— На старой рыночной площади.

Тремя улицами южнее от главного входа в подземный город. Значит, они догадались. Сердце Оты упало. Он подозвал трубача. Тот совсем обессилел: под глазами появились темные круги, плечи поникли, губы потрескались и кровоточили. Ота положил руку ему на плечо.

— Последний раз. Дай им знать, чтобы отступали ко входу. На поверхности нам больше делать нечего.

Трубач изобразил позу повиновения и ушел, согревая мундштук инструмента рукой, прежде чем поднести его к измученному рту. Мелодия взлетела в снежном воздухе. Ота слушал, как ее эхо затихает и сменяется ответными сигналами.

— Нам нужно сдаться, — сказал Ота.

Хай Сетани заморгал и побледнел. Этого не скрыли даже красные от мороза щеки.

— Мы уже проиграли, высочайший, — настаивал Ота. — У нас нет сил остановить их. Мы выиграем лишь несколько часов, а заплатим за них жизнями, которые могли бы длиться еще годы.

— Но ведь мы и раньше собирались ими жертвовать, — возразил Сетани, хотя по его глазам Ота уже видел, что хай не может с ним не согласиться. Им обоим суждено было стать трупами, отцами мертвых семей, последними представителями своего рода на земле. — Мы всегда знали, что придется жертвовать людьми.