Макс Фрай - Лабиринт Мёнина

— А то! Конечно хитрая, на том и стоим, — она вышла из-за стойки и проворно завесила окна синими занавесками, пояснив: — Это — знак моим постоянным посетителям, что я занята и не могу уделить им внимание. А случайные клиенты нам не помешают: если и зайдет кто-нибудь — пусть себе сидит за дальним столиком, какое нам до него дело? Начинайте же. Бог с ними, с башмаками и кораблями, успеется еще. Рассказывайте о ваших грустных чудесах.

Разумеется, я ей все выложил. Это было лучше, чем исповедь, целительнее, чем сеанс у психоаналитика. Потому что когда рассказываешь о себе «правду и только правду», стараясь при этом быть увлекательным или хотя бы забавным, эффект поразительный: собственные горести начинают казаться старым анекдотом, который ты сам уже когда-то от кого-то слышал. А страдания героя анекдота могут разве что насмешить — такой уж это жанр.

— Да, дела… — задумчиво сказала Альфа, когда моя история наконец подошла к концу. — Получается, вы — выдумка? Что ж, это как раз не удивительно. Здесь, в Городе, встречаются те, чья судьба отчасти похожа на вашу. Только вас придумал колдун, а их — обычные люди, литераторы, чудаковатые господа, которых, как правило, никто не принимает всерьез. Некоторых, однако, придумали столь удачно, что публика в них влюбилась. А тот, кого очень любят, непременно становится живым. По крайней мере, здесь, в Тихом Городе. У местных мудрецов есть множество идей касательно природы этого места — о, они бы, пожалуй, сошли с ума, если бы не взяли за правило раз в день после обеда придумывать очередное объяснение для тайны, частью которой стали! Одна из теорий мне очень нравится, она гласит, что Тихий Город помешан на любви. Он любит своих обитателей и делает все, чтобы внушить нам любовь к себе. Что ж, большинство моих знакомых действительно привязаны к этому месту, да и я сама, признаться, тоже. С другой стороны, Тихий Город ревнив, как шекспировский мавр, он собственник и нежный тиран, поэтому уйти отсюда невозможно. И смотрите, как интересно получается: если теория верна и Город действительно помешан на любви, нет ничего удивительного в том, что он помогает воплотиться тем вымышленным образам, которые притягивают к себе любовь живых. Поэтому у вас есть шанс случайно встретить на улице персонажа вашей любимой детской книжки. Имейте в виду и не падайте в обморок, если что! Впрочем, ко мне они не заходят: Тихий Город велик, и каждый может найти здесь местечко по вкусу. Но если вас разберет любопытство, я подскажу, где их искать.

— У меня не было любимых детских книжек, поскольку мое детство — фантазия сэра Джуффина Халли, — флегматично возразил я. — Впрочем, фальшивые воспоминания о том, как я взахлеб читал книжки, по-прежнему выглядят вполне достоверно. Так что, может быть, когда-нибудь потом меня заинтересует ваше любезное предложение.

— Потом так потом. Возможно, Тихий Город — единственное место во Вселенной, где можно позволить себе роскошь откладывать на потом. Что-что, а время здесь — мелкая монета. Мы давно разучились его ценить. Рай — это место, где не нужно торопиться и невозможно опоздать, не так ли?

Она дружески подмигнула мне, поднялась, отодвинула занавеску, распахнула форточку. В кафе ворвался теплый ветерок, он принес нам свежий запах мокрой зелени и несколько обрывков смутно знакомой мелодии. Звуки, словно сухие листья, плавно опустились к моим ногам. Где-то в конце улицы играли — неужели на аккордеоне?! — из плотной синевы сумерек раздавался приглушенный смех и цокот острых каблучков.

— Да уж, чем не рай, — криво улыбнулся я. — Самое смешное, что примерно так я его и представлял. Я был совершенно уверен, что в раю всегда сумерки и кажется, будто только что закончился дождь; цветет сирень… да, и непременно каштаны. И знаете, в саду за домом, где я, скорее всего, поселюсь, действительно полно сирени, и я видел цветущий каштан в соседнем переулке, когда шел сюда! А еще мне казалось, что в раю температура воздуха навеки — плюс девятнадцать по Цельсию. И в любое время суток можно зайти в маленькое уютное кафе, где мне обрадуются и с удовольствием выслушают, но при этом не огорчатся, если мне взбредет в голову не показываться там неделями.

— Намек поняла, — насмешливо кивнула она. — Можете быть покойны, если вы исчезнете, я и не подумаю огорчаться. Но если зайдете на огонек, обрадуюсь непременно. Вы мне нравитесь, Макс. И ваша история сама по себе — весьма элегантный сюжет… Хотя она все же не дотягивает до совершенного литературного сюжета.

— А что такое, по-вашему, совершенный сюжет? — удивленно спросил я.

— Хотите знать, что такое совершенный сюжет? Что ж, могу рассказать. Наделите своего героя теми качествами, которые вы считаете высшим оправданием человеческой породы; пошлите ему удачу, сделайте его почти всемогущим, пусть его желания исполняются прежде, чем он их осознает; окружите его изумительными существами: девушками, похожими на солнечных зайчиков, и мудрыми взрослыми мужчинами, бескорыстно предлагающими ему дружбу, помощь и добрый совет… А потом отнимите у него все и посмотрите, как он будет выкарабкиваться. Если выкарабкается — а он выкарабкается, поскольку вы сами наделили его недюжинной силой! — убейте его: он слишком хорош, чтобы оставаться в живых. Пусть сгорит быстро, как сухой хворост. Это жестоко и бессмысленно, зато достоверно. Вот такую историю я бы непременно написала, если бы принадлежала к числу господ литераторов. Но я, слава богу, не литератор, а всего лишь женщина, случайно ставшая бессмертной, спрятавшись между строчек чужих стихов.

— Но этот ваш совершенный сюжет очень похож на мою историю, — дрогнувшим голосом сказал я.

— На первый взгляд похож. Но вы живы. Да еще и в рай, можно сказать, при жизни попали. Здесь с вами ничего не случится. Не сгорите, небось.

— Возможно, сейчас вы беседуете именно с горсткой пепла, — горько усмехнулся я.

— Не мудрите. Горстка пепла, в отличие от вас, не может наслаждаться беседой, вкусом горячего шоколада и запахом мокрой листвы. Так что не пробуйте меня разжалобить, не выйдет. С какой стати? Вы — счастливчик. Если хотя бы четверть того, что вы мне понарассказали, правда, о вас наверняка будут помнить дольше, чем обо мне; значит, вполне может оказаться, что вы — бессмертнее меня. Только это здесь и имеет значение. Только это! Те, кого некому помнить, исчезают, лишь их прозрачные тени иногда появляются на улицах. Они жмутся к фонарям, поскольку темнота для тени — то же самое, что забвение для любого из нас. Небытие.

— Не понимаю, — удрученно признался я. — Предположим, меня будут помнить дольше, чем вас. Следовательно, я останусь жив. Но я-то вас буду помнить! Получается, что вы не исчезнете, пока не исчезну я, разве не так?