Друиды (ЛП) - Лливелин Морган

Я понял, насколько Верцингеторикс потрясен случившимся. Но он — командир, он должен скрывать свои переживания от всех, от всех, кроме своего душевного друга.

— Они всего лишь люди, Рикс, — я попытался утешить его. — Получилось так, что первыми с германцами столкнулись южане и западники. Если бы на их месте оказались сеноны или другие воины, уже встречавшиеся с ними, все сложилось бы иначе.

— Да, может быть. Но когда сотни лошадей впали в панику, остальных было уже не удержать. Паника — она ведь как пожар, правда? Я видел, как паника передалась от кавалерии к пехоте. И теперь боятся все. Вот почему я веду их в Алезию. Надо придти в себя, иначе нам не выиграть следующую битву... а тогда, я боюсь, мы потеряем нашу армию.

Мне еще не доводилось слышать от него таких горьких слов.

Глава тридцать седьмая

Алезия располагалась на обширном плато. На востоке и западе крепость защищали реки, на севере и на юге подходы закрывали холмы с крутыми склонами. Выбор Рикса казался удачным. Сама крепость занимала небольшую площадь, но вознеслась над равниной так высоко, что взять ее можно было лишь продолжительной осадой. Как только наши войска подошли к подножию Алезии, Рикс приказал разбить лагерь на склонах вне стен и возвести дополнительные укрепления, выкопав рвы и установив частоколы.

Литавикк озаботился пышным приемом, оказанным нам у ворот города. Я входил вместе с Риксом и князьями. Мандубии напирали со всех сторон, предлагая вино, еду и венки, которыми исстари привыкли венчать победителей. Все просили защитить их от римлян.

От венков Рикс решительно отказался.

— После победы над Цезарем я приму их, — громко произнес он.

Ему предложили королевский дом, но он предпочел свой шатер в лагере. А еще через день пришел Цезарь. Римлянин не терял времени, следуя за нами по пятам. Рикс постарался его удивить и, пожалуй, преуспел. Когда Цезарь в алом плаще выехал на равнину, вид крепости произвел впечатление даже на него.

К счастью, наш обоз успел прибыть незадолго до появления римлян. Когда в мой шатер вошел Гобан Саор, я приветствовал его по кельтскому обычаю.

— Фургоны добрались очень быстро, — сказал я. — Должно быть, вам пришлось выбросить все лишнее, чтобы двигаться побыстрее?.

— Да, пришлось, — кивнул он. — Бочонки, сундуки, в общем, все тяжелое и ненужное, так что пришли налегке.

— Надеюсь, ты не?..

Гобан Саор улыбнулся.

— Нет, конечно. У меня в фургоне. Я сказал людям, что это имущество главного друида. Никаких вопросов не возникло. Правда, ума не приложу, что ты собираешься с этим делать?

— Разумеется, творить магию, — просто сказал я.

Гобан Саор ушел с Риксом осматривать укрепления; Котуат ушел к нашим людям поднимать их боевой дух и помогать оправдываться друг перед другом за недавний разгром. Но перед этим ко мне в шатер притащили нечто, закутанное в шкуры. Я остался наедине с Двуликим.

Когда-то в обычае кельтских воинов было выставлять головы самых достойных врагов на видных местах в качестве боевых трофеев. Со временем обычай забылся, но князья, соблюдая традицию, вырезали трофейные головы из дерева и устанавливали вокруг своих крепостей. Странствуя по Галлии, я не раз наблюдал эти галереи.

Фигура, которую Гобан Саор давно изваял для меня в качестве подарка Менуа, не была трофейной головой. Годы не уменьшили силу ее воздействия. При взгляде на Двуликого я тут же начинал ощущать на лице холодное дыхание Потустороннего мира.

Я сел на землю, скрестил ноги и принялся рассматривать изваяние. До меня долетали звуки труб и крики, предупреждавшие о приближении римлян. В лагере началась суета, воины готовились к столкновению и, естественно, волновались. Но я знал, что в первый день ничего не произойдет. Цезарь развернет войска перед Алезией и будет изучать ситуацию, разбивать лагерь и готовиться к битве. Две великие армии некоторое время будут присматриваться друг к другу, искать в построениях слабые места. А я всматривался в изображение Двуликого.

Солнце, освещавшее кожаные стенки шатра, придавало воздуху охристый оттенок. В этом свете серый камень словно ожил. Еще немного воображения, и в пустых глазах каменной фигуры затеплится сознание, а ноздри начнут чуть заметно подрагивать, словно от легкого дыхания. Гобан Саор — великий мастер, он действительно запечатлел в камне жизнь; странную, нездешнюю, пугающую жизнь. Некто таинственный сидел напротив меня в ожидании. Страшный. Страх — это один из способов магического воздействия. Однажды Менуа поверил, что я смогу зажечь искру жизни в мертвом теле. Однажды я попытался сделать это ради Тарвоса. Сейчас было иначе. Жизнь не покидала каменного тела, она была здесь, заключенная в тюрьму магией мастера. Требовалось другое, более сильное волшебство, чтобы освободить ее.

Я закрыл глаза и сосредоточился. Незримыми пальцами я пытался нащупать пределы своей силы. Я обволакивал Иного в мысленный плащ с капюшоном, пока до меня не дошел запах. Я погрузился еще глубже, проговаривая самые могучие слова, которые я знал: имена богов бездны, повелителей ночи и шторма, темных пространств между звездами — самые темные аспекты Источника. В кончиках пальцев возникло холодное покалывание. Не открывая глаз, я потянулся и положил пальцы на поверхность изваяния. Ощущение было такое, словно я сунул руки в бушующий огонь. Мне потребовалась вся сила воли, чтобы не отпрянуть. И тогда я услышал голоса, глухие, отдаленные голоса друидов, поющих в Великой Роще карнутов. «Ты можешь увидеть свет, но никогда не зажжешь искры жизни», напомнили они мне. Я открыл глаза.

К тому времени, когда в шатер вернулся Гобан Саор, воловья кожа, изрисованная друидскими символами, снова покрывала Двуликого. Мастер мельком взглянул на него, а затем вытащил меня наружу и стал рисовать наконечником копья прямо в грязи разные схемы обороны, объясняя преимущества каждой из них, выделяя те, которые одобрил Рикс.

— Смотри, — говорил он, — если мы возводим частокол прямо внутри периметра стен нашего лагеря, то потом... ты не слушаешь меня, Айнвар?

— Нет, нет, продолжай, я слушаю, — поспешно заверил я его. Пришлось потрясти головой, чтобы вытряхнуть из нее мысли о Двуликом и наклониться, изучая последний набросок Гобана.

Готовились мы. Готовился Цезарь. Он развернул легионы, охватывая Алезию своеобразной подковой, потом быстро воздвиг двадцать три небольших редута, с которых удобно было наблюдать за активностью галлов. Ночью его люди начали рыть окопы и возводить частоколы, которые мы увидели лишь на рассвете. Рикс несколько раз водил людей в конные атаки, пытаясь разбить эти неудобные для нас сооружения, но каждый раз откатывался назад, не выполнив задачи.

— Мои люди сражаются без огня, — сказал он мрачно. — Они идут на врага с оглядкой, будто ожидают в любой момент чего-нибудь ужасного.

— И все же они идут, — ответил я. — Цезарь заразил их умы страхом. Страх — это мощная магия, Рикс. Если ты позволишь, я мог бы совершить ритуал, чтобы они могли...

— Нет! — резко ответил он. — Мои люди могут сражаться без всякой магии! Им не хватает вдохновения. И я дам им вдохновение!

Он собрал воинов и опять произносил зажигательные речи, и опять воины били копьями по щитам. Пока они слышали его голос, их не страшила никакая опасность. Но одними речами Цезаря не победить. Для Рикса пришло время повести людей против римлян, и когда это случилось, и галлы услышали римские военные трубы и германские боевые кличи, они, казалось, сжались внутри себя. Мужчины, которые когда-то были уверены в победе, а потом проиграли, плохо годились для сражения.

Легионеры Цезаря при необходимости легко становились плотниками или инженерами. Цезарь продолжал укреплять свои позиции. Вскоре вокруг Алезии появились две линии земляных сооружений, каждая из которых состояла из рвов, валов и различных ловушек. Ближняя часть предназначались для того, чтобы не выпускать нас из города, а внешняя не позволяла прийти к нам подкреплениям.