Робин Хобб - Корабль судьбы (Том I)
– А что полезно?
– Нужно просто не сидеть сложа руки, а что-нибудь делать. Все со временем утрясется. – И Этта завязала нитку узлом. – Займи свою голову чем-нибудь.
– Например? – спросил он с горечью.
Этта обкусила нитку и подергала ее, проверяя, хорошо ли держится костяная пуговка. Потом кивнула на доску с незаконченной игрой:
– Например, ты можешь меня развлечь.
Ее улыбка превратила сказанное в шутку, а кивок пустил отблеск теплого света лампы гулять по ее гладком волосам, по крепким скулам. Этта глянула на Уинтроу из-под ресниц, вставляя в иголку новую нитку, ее темные глаза поблескивали весельем. Она улыбалась уголком рта. Да… пожалуй, у него могли начать появляться некие мысли, совершенно лишние и даже могущие привести к большому несчастью. Уинтроу заставил себя присмотреться к игральной доске. Сделал ход.
– Могу и поучиться чему-нибудь новому, – сказал он. – Подскажи!
Она презрительно фыркнула. Ее рука метнулась вперед, передвинула фигурку, и Уинтроу увидел, что выстроенная им оборона затрещала по всем швам.
– Научись чему-нибудь полезному, – сказала она. – Такому, что действительно вынудило бы тебя мыслить, а не просто механически двигаться, думая о другом!
Уинтроу стряхнул фигурки с доски.
– Да чему мне учиться на этом корабле? Чего я еще не знаю?
– Навигации, например, – был ответ. – Мне вот она не по зубам, но ты-то уже владеешь цифрами и знаешь счет! – На сей раз ее глаза были серьезны. – Впрочем, по-моему, тебе следовало бы заняться тем, что ты слишком долго откладывал. Заполни пустоту, которая зияет у тебя в душе, словно открытая рана. Направься туда, куда зовет тебя сердце. Делай то, от чего вынужден был надолго отказаться. Уинтроу замер. Потом очень тихо спросил:
– Что ты имеешь в виду?
– Твое жреческое служение.
Уинтроу постигло настолько острое разочарование, что он сам был потрясен его силой. Он успел размечтаться кое о чем, что она могла бы предложить, но тут сразу все позабыл. Он покачал головой и ответил с горечью в голосе:
– Я уже так давно от этого отдалился… Са по-прежнему светоч моей жизни, но я стал далеко не таким набожным, каким был когда-то. Опять-таки жрец должен с величайшим желанием жить ради других, и когда-то я приходил от этой мысли в восторг. Я думал, что так будет всегда, но теперь… – Он открыто посмотрел ей в глаза и тихо добавил: – Я узнал, что мне кое-чего хочется и для себя.
Она рассмеялась.
– Наука, преподанная Кеннитом, несомненно… И все же, думается, ты не вполне верно судишь о себе самом, Уинтроу. Да, возможно, божественное перестало быть главным средоточием твоих мыслей, как раньше. Но прислушайся к своему сердцу. Если бы тебе предложили прямо сейчас исполнить одно-единственное желание, что бы ты выбрал?
Уинтроу вовремя прикусил язык, удержав готовые сорваться слова. Этта сильно переменилась, и он сам был причастен к этой перемене. Она стала иначе думать, иначе разговаривать… даже слова из прочитанных книжек употреблять. Нет, она не стала умней; ума и житейской мудрости у нее с самого начала было хоть отбавляй. Просто теперь она выучилась облекать свои мысли и чувства в слова. Прежде ее можно было сравнить со свечой, горевшей в фонаре с донельзя закопченным стеклом. А теперь стекло было очищено, и свет свободно рвался наружу. Вот она раздраженно поджала губы: Уинтроу, по ее мнению, раздумывал слишком долго. Значит, просто избегал прямого ответа.
– Помнишь, – сказала она, – тот вечер, когда ты объяснял мне: надо, дескать, сообразить, куда завела меня жизнь, и двигаться дальше? Все принять как оно есть – и делать, что должно, стремясь к лучшему?
И она подняла бровь, как бы предлагая ему опровергнуть его собственные слова. Уинтроу молчал, и она покачала головой:
– Ты был тогда сущим мальчишкой, и мне, помнится, здорово хотелось дать тебе хорошего пинка за подобные разглагольствования. Удивительное дело! Вроде недавно все происходило. И когда это ты успел так повзрослеть?
– Недавно? – Уинтроу даже рассмеялся. – А мне вот кажется, что прошло много-много лет. С меня с тех пор несколько шкур слезть успело, как со змеи. – Он снова посмотрел ей в глаза. – Я выучил тебя грамоте, и ты говорила, что это изменило твою жизнь. А известно тебе, насколько ты изменила мою?
– Ну-у… – Этта опустила шитье на колени и задумалась. – Не научи я тебя владеть ножом, ты, пожалуй, был бы сейчас мертв. Так что, полагаю, за одну жизненную перемену я вправду ответственна.
– Я пытаюсь вообразить, – сказал Уинтроу, – как я сейчас возвратился бы в свой монастырь. Мне для этого пришлось бы навсегда распрощаться с моим кораблем, с Кеннитом, с тобой, с товарищами по команде… со всем, из чего складывается сейчас моя жизнь! Представить не могу, как я снова уселся бы с Бирандолом и стал медитировать… как целыми сутками рылся бы в книгах… – Он жалко улыбнулся. – Или делал бы витражи… Когда-то я владел этим мастерством и очень им гордился! Я чувствую себя мелкой рыбешкой, которая высунулась из стоячего пруда, в котором привыкла жить, и была унесена течением в реку. Рыбка была вначале напугана, но постепенно освоилась и привыкла к жизни в стремнине. Вот и я выжил здесь и освоился. Смогу ли я теперь удовлетвориться созерцательной жизнью? Даже не знаю.
Этта как-то странно глянула на него:
– А я вовсе не имела в виду, что тебе нужно вернуться в монастырь. Я лишь сказала, что ты можешь продолжить свое служение. Сделаться снова жрецом.
– Здесь? На корабле? Но зачем?
– Ну а почему бы и нет? Ты когда-то говорил мне, что, если кто вправду предназначен для священного сана, его ничем с толку не собьешь. Мол, где бы он ни был, чем бы ни занимался – это произойдет все равно. И еще ты говорил, что, наверное, ты оказался здесь волею Са, ибо – как знать? – возможно, тебе предначертано было что-то здесь совершить. Все дело в предначертании!
Ее тон оставался почти легкомысленным, но Уинтроу расслышал затаенную, отчаянную надежду.
– Но почему? – спросил он. – Почему ты подталкиваешь меня к этому… сейчас?
Она отвела взгляд.
– Должно быть, я скучаю по тем временам… по тому, как ты рассуждал прежде… когда считал себя пленным священником. Ты все убеждал меня, что нет никаких случайностей, а есть лишь великий замысел Са, непостижимый для нас, и в него все укладывается, хотя бы мы и не умели понять, что к чему, по крайней мере сразу. Меня так утешали твои речи об этом! Я до конца не верила, но все равно было приятно. Ну там, про судьбу и все такое.
Его взгляд скользнул к вырезу ее блузы и сразу же – прочь. Уинтроу знал: было нечто, о чем она страшилась упоминать. Она носила на шее крохотный мешочек и в нем – талисман с острова Других, тот, что сам собой завалился ей в сапог, – фигурка младенца. Она показывала ему ее, пока он валялся полуживой после чудесного исцеления. Он тотчас понял, насколько важное значение придавала Этта своему трофею, но серьезно на сей счет не размышлял. А вот она, по-видимому, о нем думала много. Странноватый талисман казался ей предвестником… чего? Если бы Уинтроу разделял заблуждение, согласно которому Другие вправду были предсказателями судеб, он, пожалуй, согласился бы с ней. Но он так не считал. Просто у тамошнего побережья ветра, течения и приливы сходились таким образом, что на берег среди всякого мусора выбрасывало разные диковинные предметы, и среди них случайным образом оказался ее талисман. Что же касается самих Других… Змея, освобожденная Уинтроу, оставила ему в наследство свое мнение о них. Богомерзкие! – вот как она их называла. Какой Бог имелся в виду, оставалось загадкой, но ужас и отвращение заточенного существа никакому сомнению не подлежали. Подобные твари не имели никакого права существовать. Они похищали чужое прошлое и пытались делать из него выводы, но истинной пророческой силой не обладали. Вот и хранимый Эттой талисман был обязан своим появлением простейшему стечению обстоятельств. Затесался среди песка и разной дряни, вот и все. И никаких священных знамений.
Однако высказать Этте подобное мнение – значило обидеть ее, а обиженная Этта могла быть не на шутку опасна. Уинтроу начал очень осторожно:
– Я по-прежнему верю, что у всякого живого существа своя особенная судьба и что всякая судьба имеет значение для этого мира.
Этта перебила, обойдясь без всяких предисловий:
– Вот я и начинаю верить в то, что моя судьба, мое предназначение – родить Кенниту дитя. Пусть у короля Пиратских островов будет наследник! Принц!
Уинтроу заметил:
– Но может быть и так, что твое предназначение – не делать этого.
Она недовольно нахмурилась, но сразу напустила на себя непроницаемый вид. Она все же обиделась.
– Так вот, – сказала она, – во что веришь ты.
Он мотнул головой:
– Ни в коем случае. Я не отдаю предпочтения ни той ни другой возможности. Я просто к тому, что не следует делать пределом своих мечтаний ребенка или мужчину. Не так важно, кто любит или не любит тебя и кого любишь ты, – гораздо важнее, какова ты сама. Знаешь, слишком много мужчин и женщин любят кого-то, кем сами хотели бы стать, – как будто их любовь к этому человеку или его ответное чувство придаст им значимость, которой они сами не обладают! Я не Са, мне не присуща Его безмерная мудрость. Но думается мне, что предназначение Этты находится в самой Этте, а не в семени Кеннита, которое, как тебе кажется, должно его привнести!
