Булыга Сергей - Ведьмино отродье

Р-ра! Базей, громко сопя, ощупал всю столешницу — вначале быстро, лихорадочно, а после уже медленно и тщательно… А после, почти лежа на столе, он его нюхал и сдувал с него пылинки, и снова нюхал, щупал и хватал, рычал, сопел…

А Геза — тот стоял окаменев, глаза его были расширены, пасть приоткрыта, шерсть на загривке вздыбилась…

— Р-ра! — злобно выдохнул Базей и оттолкнулся от стола, глянул на Рыжего. — Штурман! Кончай шутить!

— А я и не шучу, — насмешливо ответил Рыжий. — Я это все всерьез. Чего стоишь? Бери ее и уходи. Ты же за ней пришел!

— Я… Я… — Базей даже закашлялся. — Ну, я… А ты еще попляшешь мне на рее!

— И попляшу!

— Вот-вот! Вот именно! Пошли пока!

Базей схватил Гезу за шиворот и потащил вслед за собой прочь из каюты. Ушли они, протопали по трапу…

А дверь закрыть забыли! И пусть так и стоит…

Нет, ни к чему! Рыжий легко, таясь, прошел к двери, прикрыл ее…

И тут же бросился к столу и принялся его ощупывать, оглаживать, обнюхивать… Напрасно! Не было монеты. Она исчезла, как и всякое видение, как, помнишь, и тогда, в Лесу — вокруг сплошной ковер сырой после дождя иглицы, а там, где только что было Убежище, теперь…

Р-ра! Стопы его больше не держали, и Рыжий опустился в кресло: сидел, смотрел на карту на стене — ту самую, подложную, обманную. А где правдивая? И вообще, а есть ли Континент? Жара, ни ветерка, не продохнуть; казалось бы, запаришься… А вон как бьет озноб! Ты весь дрожишь, брюхо свело, монеты нет и адмирала нет, и нет привычных звезд, «Тальфар» все наддает и наддает, Проглотный Зев все ближе, ближе, он скоро всех проглотит и сожрет, а тот Магнитный Остров, который так тебя манил… Постой, постой! Ты не к нему ж ведь направляешься! Ты ищешь Южный Континент, и если ты его найдешь, то рухнет Равновесие, Земля перевернется…

Р-ра! А зачем это тебе, чтоб что-то рухнуло? А если же, напротив, устоит — то и это зачем? А если… Вообще, зачем тебе все это и все эти? Ведь самому тебе, лично тебе, не нужно вовсе ничего — ни славы, ни богатства, ни самодовольства, ни… Ну, что еще назвать? Да что попало! Вот, бегал ты, надеялся, жил там и сям, и… Прибежал! Теперь сидишь один в каюте, вокруг Бескрайний Океан, солнце вот-вот взойдет в зенит, и эти, косари, сядут обедать, а после, уже ближе к вечеру — раньше нельзя, таков у них закон — к тебе придет Кром, парусиновый мастер, и снимет с тебя мерку…

Но это будет еще только вечером, ну а пока что тихо здесь, никто больше соваться не решается; Базей небось, как рассказал о том, что здесь случилось, так там они теперь…

Гонг. На обед. Опять они затопали. Опять запахло варевом. А вот и снова слышатся знакомые шаги — это стюард идет. Вот он спускается по трапу, входит, вот расставляет на столе посуду — один куверт, не два. А лапы у него дрожат, глаза старательно отводит…

Рыжий спросил:

— А это, с тумбочки, ты приберешь?

Стюард глянул на тумбочку, на грязную посуду, что оставалась еще с завтрака, откашлялся в кулак и нехотя ответил:

— Н-нет. Мне сказали, чтоб не трогал.

— А кто сказал?

— Сам адмирал.

— А, кстати, где он, адмирал?

— На баке. Он занят там, просил не беспокоиться.

— Не буду, — Рыжий усмехнулся. — Проголодался я, не до волнений! — и, пододвинувши к себе тарелку, он начал жадно есть.

Стюард стоял над ним, не уходил. Рыжий спросил:

— А как здоровье нашего патрона?

— Да как всегда, чего ему.

Рыжий кивнул, пережевал большой кусок, опять спросил:

— А Геза как? А семеро гребцов, а двое марсовых?

— Все на стопах.

— Прекрасно. Налей-ка мне вот этого.

Стюард налил. Рыжий отпил, посмаковал, опять отпил, опять посмаковал, спросил:

— Опять не будешь убирать?

— Опять. Патрон сказал: «Потом все перетрем и выскоблим, прокурим».

— Вот как! А он хозяйственный. Еще подлей.

Стюард подлил. На этот раз Рыжий все выпил в один мах и не поставил положил бокал, достал платок и долго утирался. Стюард не уходил. Рыжий сказал:

— Иди. Чего ты ждешь.

— Мне еще велено сказать…

— Так говори!

— К вам… Кром придет.

— Ну, Кром. Раз надо, пусть приходит.

— Но вы, наверное, не знаете, зачем.

— Ну почему же? Знаю — снимет мерку. Потом сошьет мешок. Так?

— Так. И вам… не боязно?

— Нет. А чего? Пусть шьет. Мы же с Базеем вровень, ухо в ухо, так что не зря Кром постарается — не для меня, так… Ну, иди, а то ведь ждут тебя: им всем небось не терпится узнать, что тут да как. Иди! Я что сказал?! — и Рыжий даже встал.

Стюард подобострастно закивал и, пятясь, поспешил вон из каюты. Ушел и дверь закрыл. Вот так! Вот так-то, чва! И все там — чва, все — косари, все до единого, а первый среди них — Вай…

Тьфу! Вот же навяжется! Как будет, так и будет. Потом они, конечно, все здесь приберут и выскоблят, ну а пока ведь не сидеть же, как Ларкен, среди объедков. Рыжий опять собрал посуду и перенес ее на тумбочку, а после подошел к иллюминатору и принялся смотреть на Океан…

Хотя смотреть-то было не на что — вокруг одна вода, а над водой тяжелый, раскаленный воздух: ни ветерка, ни дуновения, в такую пору, говорят, над горизонтом вдруг всплывают миражи и марсовый кричит: «Земля! Земля!», корабль меняет курс, гребцы встают и падают, встают и падают, весло на грудь — упал, на грудь — упал, в-ва, в-ва, все ближе, ближе, и вот уже она, эта земля, вот, до нее уже совсем недалеко, и уже кажется… А вот уже и нет — мираж исчез, пуст горизонт, гребцы в изнеможении… Вот почему, доказывал Ларкен, так нужен узнаватель — тот инструмент, который, как он объяснял, не ошибается не только в ночь, в туман, но и в такую вот жару, когда…

А где Ларкен? Да там же, где и Бейка. Кто их убил? Да тот, с которым ты пошел, которому поверил, хотя куда уместней было бы подумать: а чем я лучше их? Был их черед, он их убил, а твой черед придет — он и тебя прикончит, и так ведь все оно и обернулось! Крот, разуверившись в монете, опять решил, что она — Тварь, а если так, то… Да! Сейчас вот эта вахта кончится — и Кром придет к тебе и снимет с тебя мерку, сошьет мешок, а после они все сюда заявятся — Вай Кау лично приведет…

Нет, так нельзя: ляг, отдохни! И Рыжий резко поднял лапу, нащупал сонную артерию и, осторожно выпуская коготь, начал надавливать…

Тьма! Гром! И он упал, но он того уже не чувствовал — он ничего уже не чувствовал, был словно неживой; упал, застыл, неловко подвернув голову… Так и лежал окостенев. Пробили склянки — раз, второй. И это был не сон почти что смерть…

Но Крома вовремя почуял! Сразу вскочил, встал у стола…

По трапу медленно спустился Кром — приземистый, сутулый малый. Вошел, держа линейку, словно посох. Сказал: