Цветы в Пустоте (СИ) - Сергеева Александра Александровна

　　 Так этот лесной зверь приобрёл ужасный для любого вольного существа статус "питомец".

　　 Естественно, к утру он совершенно не выспался, что не лучшим образом сказалось на его и без того ослабленном организме. Так что, когда бодрые и счастливые дети утром отвязали его от столба и потащили куда-то в поле, он едва мог переставлять лапы и уже даже огрызался вяло, по инерции. Только к полудню он заметил, во-первых, что они идут совсем не в сторону леса и не в сторону деревни, а во-вторых, что у мальчика через плечо перекинут небольшой походный мешок, наполненный какими-то мелкими вещицами, а у девочки в руках что-то вроде дорожной палки. Они не останавливались, чтобы передохнуть, а есть Сильвенио между тем хотелось всё больше — пришлось обходиться поеданием полевых кузнечиков и жучков, по дурости своей крутящихся возле его морды. Разумеется, этого было для молодого волка крайне мало, к тому же, от такого рациона у него к вечеру началось несварение, а вот детей, похоже, отсутствие еды вообще никак не заботило — они шли, казалось бы, на чистой идее, как порой бывает с очень увлечёнными внезапным вдохновением людьми. Только тогда, когда чёрный купол неба зажёгся далёкими мерцающими звёздами, похожими на прилипших к тёмному бархату светлячков, маленькие человечки остановились на отдых и начали укладываться спать, предварительно обмотав цепь вокруг ствола старого дуба, под ветвями которого они решили устроиться на ночлег.

　　 И вдруг Сильвенио неожиданно повезло: прямо перед ним в высокой траве обозначилось шевеление, как от довольно крупного живого существа. Он ощутил соблазнительный запах кролика — и точно: в траве мелькнули длинные серые уши. Кролик, ничего не подозревающий, подошёл ближе, и волк уже мог разглядеть его тепловым зрением — он был жирный и ленивый, должно быть, сбежал с той самой примеченной им фермы. Подождав, пока жертва приблизится ещё чуть-чуть, волк прыгнул вперёд, уже представляя, с каким наслаждением вонзит зубы в податливую мягкую плоть…

　　 Ну, то есть, он думал, что ему повезло. Потому что в следующее мгновение проклятые дети, до того вроде бы мирно спавшие, вдруг вскочили и набросились на него, сердито крича что-то о том, что "волчику нельзя есть бедного симпатичного кроличку". Добычу они, конечно же, мгновенно спугнули, и кролик стрелой умчался в ночь, безнадёжно скрывшись из виду, а детям ещё хватило наглости бить волка по голове своими маленькими кулачками. Тогда он не выдержал и укусил одну из этих вездесущих тонких ручек, несмотря на строгие предупреждения другого в его голове. Девчонка, которой он зубами раздробил плечо, истошно заверещала. Мальчишка же тем временем нашёл на земле какой-то булыжник и швырнул его в Сильвенио, попав точно в глаз. Тихая звёздная ночь, помимо режущего по ушам визга двух человеческих детёнышей, наполнилась ещё и злым звериным воем.

　　 После этого мальчик лечил магией сестру, а затем, словно извиняясь, они вдвоём залечили волку глаз — перед этим они совместными усилиями натянули на него ржавый железный намордник, который достали из мешка.

　　 — Больше не кусайся, Пушистик, — погрозила пальцем девочка.

　　 — И кроличек не кушай, Снежок, — погрозил пальцем мальчик.

　　 Утром следующего дня они вышли на широкую утоптанную дорогу, ведущую к видневшемуся вдалеке городу. Лес, как и фермы, остались далеко позади. Намордник с Сильвенио так и не сняли, и теперь он не мог ловить даже мелких насекомых, чтобы хоть как-то утихомирить голод. Он не ел ничего путного уже больше суток, но детей, видимо, это ни в коей мере не беспокоило. Днём они догнали едущую в направлении города телегу с какой-то утварью; возница поначалу хмуро косился на идущих рядом близнецов, однако те улыбались ему так широко и так приветливо, что вскоре он смягчился и не только согласился их подвезти, но и угостил их целой буханкой хлеба и конфетами. Пока они ели, волк, затащенный ими на повозку тоже, жадно за ними наблюдал, капая через намордник слюной на тюки с утварью (чего возница не заметил): угостить зверя никто из них так и не додумался. После возница отдал им одну из двух его фляг с водой, и Сильвенио обнаружил, что, вдобавок к голоду, его уже давно мучает жажда.

　　 Всю дорогу к городу дети беспрерывно болтали друг с другом и всё так же беспечно трепали волка за уши и хвост, пачкая его светлую шерсть липкими от шоколадных конфет ручонками. Он рычал и порывался время от времени спрыгнуть с телеги, но после нескольких таких попыток дети отдали свободный конец цепи снисходительно наблюдавшему за ними вознице, а уж тот держал цепь куда крепче. Сильвенио было чудовищно жарко под палящим солнцем, ему по-прежнему хотелось есть и пить, и ещё ему хотелось, чтобы с телеги свалились сами дети — и попали под колёса, чтобы уж больше никогда его не мучить. Но другой запретил их сталкивать, и в результате волк улёгся на дно повозки и снова молча терпел все издевательства, закрыв глаза. Всё, о чём он мечтал — это наконец сбежать в тень любого ближайшего леса и в жизни больше не выходить к человеческим поселениям. Лучше он будет всегда один, чем с такими надоедливыми компаньонами.

　　 К городским воротам они подъехали уже на закате, когда Сильвенио от отчаяния грыз всунутую ему детьми через намордник длинную деревянную щепку, пропитанную смолой. Зубы у него от этого так и норовили склеиться, да и желудок от этого пустого щёлканья челюстей урчал только сильнее, но выбирать не приходилось — ему необходимо было погрызть хоть что-нибудь. Возница, не спеша с ними прощаться, помог детям стащить зверя с повозки и спросил их, где они собираются тут остановиться и где их ждут родители.

　　 — У нас нет родителей, — сказала девочка беззаботно.

　　 — Мы с сестрёнкой одни на всём белом свете, — сказал мальчик беспечно.

　　 На этом они хором попрощались с подвёзшим их мужчиной и проворно скрылись в толпе прохожих, утащив за собой спотыкающегося о собственные лапы волка — пока им не стали задавать лишних вопросов.

　　 В городе Сильвенио ещё никогда до этого не бывал, потому городской шум и зловоние надолго выбили его из колеи. Всё здесь было как будто бы специально создано, чтобы тревожить его чуткие слух и обоняние, глаза не успевали следить за суетливо снующими туда-сюда людьми. Со всех сторон завлекающе пахло едой, и это натурально сводило его с ума, потому что дети ни на минуту не отпускали его от себя: они походя воровали яблоки с уличных прилавков, выпрашивали у прохожих сладости, умильно хлопая донельзя наивными глазками, будто назло крутились возле мясных лавок, что-то высматривая в толпе, а потом им ещё и вздумалось потаскать его по всяческим уличным представлениям, словно всего этого до сих пор было мало.

　　 Сильвенио чувствовал себя так, как будто его ни много ни мало пытала Святая Инквизиция, о которой он слышал когда-то от своего внутреннего человека.

　　 А потом близнецам захотелось пойти в трактир (они ничтоже сумняшеся прихватили у нескольких прохожих туго набитые деньгами кошельки), и им сказали:

　　 — С собаками нельзя.

　　 И эти глупые человечки, виновато перед Сильвенио извинившись, затолкали его в какой-то ближайший подвал с забитыми деревянными досками маленькими окнами, и закрыли его там, защёлкнув болтавшийся на двери тяжёлый замок. И ушли.

　　 Сколько времени прошло так, Сильвенио не знал. Судя по резко сменявшимся запахам и звуковому фону города, миновала ночь и миновал день. И ещё один день. И ещё. Сильвенио выл так громко, как не выл никогда в жизни, бросался на стены, пробовал прорыть себе ход наружу через пол, пытался разодрать когтями массивную дверь. Но до его воя людям снаружи почему-то не было никакого дела, пол оказался каменным, а всё, чего он добился в отношении двери — это немного поцарапанная её внутренняя поверхность. Он обнюхал все углы в надежде поймать хотя бы маленькую ничтожную мышку — забыв про намордник — однако владелец подвала, как видимо, был слишком хозяйственным, чтобы позволять мышам ошиваться в его собственности, потому что все щели и углы были добротно замазаны какой-то вонючей гадостью, от которой в отвращении отскакивал даже волк, не говоря уж о более мелкой живности.