Ольга Онойко - Море Имен

— Эх ты! — сказал он, смеясь. — А я тебе тумен дал. Какой тебе тумен! Ты с собственным конём не управишься.

Алей поперхнулся и закашлялся.

Отец заметно постарел с тех пор, как он последний раз видел его въяве. Волосы пробила седина, возле глаз и рта залегли морщинки. Но что до остальных перемен, то Алей не мог сказать, произошли они в отце или в нём самом. Ребёнком он радовался папиной беспечности и лёгкости нрава, ребёнка завораживали папины фантазии, приводило в восторг то, как легко папа шёл на риск. Папа был сильным и смелым, весёлым и мужественным — лучшим в мире отцом. И всё это осталось с ним, но Алей больше не был ребёнком.

Папа очень легко менял темы разговора, а с ними эпохи, миры и личности. Это, мягко говоря, обескураживало. И меньше всего сейчас Алей мог понять беззаботность, с которой Ясень играл в свои игры. Дикая мысль забилась между висками: «Папа что, всерьёз… всерьёз ведёт Орду на Русь?»

— Туменом управляет Хурамша-нойон, — сказал Алей по-монгольски, после чего задал, наконец, вопрос, который в последние минуты владел всем его существом: — Папа, что ты делаешь?!

Ясень рассмеялся и отпустил его, прошёл к трону и уселся, закинув ногу на ногу.

— Что именно? — сказал он. — Ну и лицо у тебя! Глаза как плошки.

Алей облизнул пересохшие губы.

— В этом нет ничего смешного! — выпалил он. — Папа… объяснись, чёрт тебя дери!

— Ну вот уже на что-то похоже, — заметил Ясень. — А то стоишь, глазами лупаешь, как маленький. Это, Алик, как нетрудно заметить, большой военный поход.

— Поход куда? — отрывисто уточнил Алей. Растерянность мало-помалу покидала его, сменяясь давней, выдержанной, как вино, яростью.

Ясень улыбался. Ему нравилось то, что он видел.

— На нижней полке, — негромко, доверительно сказал он, — в коридоре стояла трилогия Яна. Мы с тобой ещё её вместе читали, когда тебе девять было. Помнишь названия томов? «Чингисхан», «Батый»…

И он замолчал. Он сидел и ждал, мало-помалу обратно превращаясь в хана Гэрэла, и хан бессветно улыбался сыну тонкими каменными губами. «Идолище», — с неприязнью подумал царевич Улаан и на мгновение прикрыл глаза.

— «К последнему морю», — покорно договорил он.

— Да, — сказал хан. — Поэтому мы здесь. Я хочу попасть к морю, Улаан.

Алей взглянул исподлобья.

— К Морю Имён? — спросил он, хотя ответ знал заранее.

— К нему, — лицо хана странно озарилось. — Это единственное истинное море. Первое и последнее.

Алей тяжело перевёл дух.

— Хорошо, — сказал он после долгой паузы. — Но почему — так? Зачем всё это? Зачем ты забрал Иньку? Зачем… это вот?! — и он раздражённо тряхнул рукой, указывая на полукруглый свод юрты. — Это дикие игры, папа.

— Это мужские игры, — заметил Ясень не без удовольствия. — Я думал, тебе понравится, Алик.

На миг Алей потерял дар речи.

— Что? — тихо переспросил он.

Ясень вздохнул. Опечаленно он прикрыл узкие глаза, повесил голову, и косы соскользнули на блистающую золотом широкую грудь. Алей мрачно ожидал ответа.

— Упустил, — странно сказал Ясень, побарабанив пальцами по колену.

— Что?

— Упустил тебя, говорю. Рано ушёл, оставил при мамкиной юбке. Прости, Алик, хоть и не было в том моей вины. Ну ничего. Инея я забрал вовремя. Мужик вырастет.

И Алей вызверился.

— Мужик? — сквозь зубы повторил он; голос его сорвался. — Значит, надо было отобрать его у матери, запугать до смерти, загнать, куда Макар телят не гонял… надо было свести маму с ума, надо было заставить меня лезть чёрт-те куда, связываться чёрт-те с кем…

— С Вороновым ты сам по своей воле связался, — сказал Ясень, ухмыляясь. — А насчёт остального — так погляди, какой эффект! Был девочка Алечка, а стал злой монгольский парень. Боец! Мужик! Стоишь передо мной, набычившись, ничего не боишься, за нож хватаешься. Приятно взглянуть.

Алей опамятовался и убрал руку с рукояти кинжала. Но суженными глазами он смотрел на отца, и ноздри его раздувались.

— Это твои методы воспитания? — процедил он.

— Мои, — не стал отрекаться Ясень. — Чуток экстремальны, но как иначе? Время-то упущено.

— Время, — вполголоса повторил Алей, болезненно распрямляясь. Дыхание стесняло от трудно сдерживаемого бешенства. — Время… Что ты сделал с матерью? С ней ты почему так поступил?! Она же всю жизнь любила только тебя!

Лицо Ясеня со вскинутыми бровями на миг окаменело, а потом стало угрюмым. Весёлость ушла из его глаз. Он будто постарел. Теперь он смотрел на сына холодно, тяжёлым взглядом степного владыки.

— Потому что у мужчины должна быть гордость! — сказал он. — Я бы понял, Алик, если бы она просто вышла замуж. Дело такое, я десять лет как подснежник, женщине тяжело одной. Но она венчалась! Вступила в церковный, нерасторжимый брак. Какого же хрена, если она только меня любила всю жизнь, навечно вместе она захотела быть с Шишовым? Думать же надо, что ты делаешь. Даже если это всё высокие материи, которые нельзя пощупать. Особенно — если.

Алей не ответил.

Отец тоже молчал теперь. Он опустил веки и облокотился о колени, странно, печально искривляя рот.

— Что теперь? — спросил Алей.

Ясень снова усмехнулся, хотя и без прежней лёгкости.

— Теперь, — ответил он, — марш-бросок к Немясте. Есть у меня ещё одно дело.

Алей открыл рот — спросить, какое, — но сам понял быстрее.

— Летен?

— Улусник мой и раб Летька Московский.

— Как он здесь оказался? Ты и его впутал?

Хан поднял свинцовый взгляд.

— Впутал его ты, — сказал он. — А здесь он оказался по собственной воле.

Алей не поверил.

— По собственной, — продолжал Ясень. — Он гнался за мной. Благодаря тебе, почти догнал. Я тебя прощаю за это, Алик. Ты не понимал, что делаешь, а я тебе не объяснил. Но всё-таки не могу не спросить. Алик, ты же видел, что он такое, не мог не видеть. Почему ты связался с ним?

Алей сжал зубы. Ставя себя на место отца, он сознавал, что его поступок труднообъясним, а пожалуй, и глуп. Заключая договор с Летеном, Алей не видел и не понимал того, что было тогда уже известно Обережу-старшему.

Но и Ясень не понимал своего сына. Отец не понимал, на что могла подвигнуть Алея любовь к брату. Он считал Алея тепличным мальчиком, робкого десятка, не нюхавшим пороху. Он считал, что достаточно хорошенько напугать Инея, чтобы избавить его от таких же недостатков характера. Он считал, что это достойно мужчины — находить развлечение в чужом горе и ужасе.

Алей криво улыбнулся и ответил:

— Тебе не понять.

Ясень смерил сына пытливым взглядом и легко согласился: