Тиа Атрейдес - Сумрак и Гитара

Глава 25

239 год. Суард, первый день Осенних гонок.

От самого себя грозная репутация всемогущего всезнайки не спасала. И запудрить себе мозги тоже не удавалось. Поэтому Дайм почти всю ночь проворочался в одинокой холодной постели, и сам себе проел плешь — правильно ли он поступил, что не позволил Шу искать Лунного Стрижа? И вообще, имеет ли он право вмешиваться и строить планы на их счет? Может, он слишком много хочет? Почему бы не удовлетвориться тем, что имеется, не пытаться заполучить их обоих, и жить почти спокойно. Не так уж и мало, между прочим, того, что имеется. Года четыре назад он и не мечтал о том, что найдется на свете девушка, которая полюбит его, такого, какой он есть — без надежды на семью, детей, без малейшей возможности спокойной жизни, когда каждая встреча может оказаться последней. Полюбит именно его самого, а не романтический ореол таинственности и приключений, не власть и влияние в его руках, не императорскую кровь и магию. Хотя насчет магии он немножко лукавил — без неё не видать бы ему Шу, как собственных ушей. Но это, пожалуй, единственное… а в остальном — ей самой вполне хватало и таинственности, и приключений, и власти, и королевской крови.

Но какая же из неё получится Императрица! С её талантами, характером… невероятная женщина. Ради того, чтобы жениться на Шу, маркиз уже три года плел паутину интриг, в которой все больше запутывались его братья. Смещать самого императора Дайм не собирался, ему вполне хватит остаться единственным наследником. Просчитался отец, сильно просчитался. Императорский венец сам по себе его не привлекал, и он с преогромным удовольствием не надевал бы его никогда. Ради власти и прочей ерунды впрягаться в неподъемный воз государственных забот? Дурных нет. Если бы император поверил в то, что, женившись на Шу, Дайм станет его наипреданнейшим и наивернейшим слугой не по принуждению, а ради собственного спокойствия… ну да, конечно. Дайм просчитал все возможные варианты, и единственным оставался самый долгий, трудоемкий и неприятный. Сегодня он почти было отказался от дальнейших действий в этом направлении, но Шу снова вернула ему надежду.

На губах Дайма до сих пор горел вкус ее последнего поцелуя, который не могли заглушить ни изысканные закуски, ни старое вино… впервые за три года по приезде в Суард ему пришлось ночевать в своей старой комнате. Роскошные покои пахли пылью и запустением, тончайшие льняные простыни кололись и сбивались, старинные резные часы тикали громко и противно, мешая уснуть. Маркизу надоело ворочаться, и он, в раздражении откинув скомканные простыни, встал и подошел к открытому окну. Желтый туманный круг на небе по странной прихоти разума напомнил ему забавную игрушечную птичку, которую он подарил Шу, чтобы та будила её по утрам. Её смех, когда назавтра, стоило часам пробить восемь, из крошечного белого комка перьев, заботливо подвешенного на ленточке к балдахину, вырвалось протяжное низкое мычание — волшебная игрушка имела в запасе не меньше сотни разных звуков, и далеко не все из них оказались птичьим щебетом.

От птички над её постелью мысли Дайма закономерно перешли к тому, кто сейчас в этой самой постели. На его месте. Как бы он не убеждал Шу, да и самого себя, в том, что ничего не изменилось, это не становилось правдой. Изменилось. Пусть она все ещё любит его, и ей приятны его прикосновения… но если ей придется выбирать, в результате Дайм не сомневался ни мгновенья. Даже если бы он не был магом и не видел ослепительно сияющих нитей, связывающих принцессу и убивца в единое целое, достаточно было просто услышать, как она произносит: «Тигренок», чтобы понять все и сразу. Может быть, Шу пока и сама не понимала, как получилось, что в её сердце ужились сразу двое возлюбленных, но Дайму как раз это было вполне ясно. Слишком разные чувства, совершенно несопоставимые. Соперничать могут равные, здесь же… душа у человека может быть только одна, как и судьба. Лунный Стриж и оказался для Шу судьбой, как и она для него. И она может как угодно относиться и к Дайму, и к любому другому мужчине — любить или ненавидеть, желать или испытывать отвращение, её чувств к Тигренку это не затронет. Как не изменит потребности дышать желание съесть яблоко или надеть шляпку.

Конечно, всерьез сравнивать себя с яблоком Дайм не собирался. Так далеко его смирение и самокритичность не заходили. Но оценивать свои шансы, чтобы добиться желаемого, надо здраво. А отступать он не собирался ни в коем случае. Шу слишком важна ему, слишком нужна, чтобы сложить лапки и вздыхать в тоске о потерянной любви. И плевать на ревность, на нестерпимое желание вытащить мальчишку из её кровати за шкирку и выкинуть, как шелудивого щенка, на помойку. Откуда, кстати, тот и явился. И ещё Дайму невыносимо хотелось и убедиться, что у Шу все в порядке, и увидеть её…

Махнув рукой на последние проблески совести и хорошего воспитания, Дайм подошел к зеркалу и пальцем начертил на нем сложный знак, надеясь, что Шу не пришло в голову поставить защиту и от него. Поверхность стекла сначала замутилась и подернулась дымкой, а затем полностью потемнела. Ну конечно, ночь же, и свечей она не зажигает. Зачем, если она прекрасно видит и в темноте. Сосредоточившись, маркиз произнес ещё одно заклинание, переводя магическое зеркало на кошачье зрение. И тут же был вознагражден зрелищем, заставившим его пошатнуться.

Да, юноша вернулся, как Дайм и говорил ей… но вот все остальное… несколько неожиданно. Он не предполагал, что Шу… ладно Шу, это её тёмная природа берет свое, но чтобы Лунный Стриж позволил ей проделывать с собой такое? И наслаждался каждым прикосновением плети… все демоны Ургаша! Удушливая жаркая волна накрыла Дайма, тяжелыми толчками крови прилила к низу живота, дыхание участилось, и он оперся о стену рядом с зеркалом, не в силах оторвать глаз от ритмичных ударов по обнаженной спине юноши. Он словно оказался там, в башне, ощущая сразу их обоих, их желание, боль, наслаждение, жажду и страсть… он слышал каждый вздох, каждый стон, вздрагивал от боли и закусывал губы, чтобы не стонать от удовольствия. И его пронзило острое, как смерть, наслаждение, будто это его израненной кожи коснулся влажный язык, будто на его губах оказались соленые капельки крови.

Бесплодные усилия оторваться от гипнотизирующего зеркала принесли ему только новую боль, будто он пытался разорвать себя пополам. Последними остатками рассудка Дайм осознавал себя в своей комнате, но всеми чувствами он был там, был двумя юными существами, бездумно предающимися любви. Он пылал, стонал и дрожал вместе с ними, сходил с ума от невероятно ярких ощущений, то будучи Тигренком, яростно врываясь в нежную жаркую плоть, то Шу, отдаваясь властному напору, то ими обоими сразу… и бессильно рухнул на пол с криком наслаждения.