Олег Фомин - Неостывшее сердце

Какое-то время она могла простоять против оборотней в одиночку. Этим решил воспользоваться человек-волк. Он саданул из обреза жарким стеклом по глазам лезшего в дом чудовища. Тот взвизгнул и, извиваясь, отпрыгнул прочь. Отец же волчьей силой и ножом разворотил железную ёмкость с керосином и сквозь верхнюю щель выплеснул горючее на внешнюю поверхность двери, частично — на волков, неустанно бившихся в хижину. Затем грохотнул следующий выстрел и поджёг дверь, которая вспыхнула оранжевым платьем и отогнала восвояси одичавших от страха оборотней. Кто-то из них тоже не избежал смертоносной любви огня и сейчас, сияя факелом, вносил бурную сумятицу в свои ряды.

«Семья» оградилась от волков. На время, естественно. До тех пор, пока пламя не разъест стены дома. Долго здесь оставаться нельзя было. Дым уже слоисто тёк из прямоугольного очертания двери.

В чулане все так же извивался и рычал оборотень, пытаясь втиснуться в дыру потолка. Его передние лапы уже были здесь и отчаянно рассекали воздух, голова безумно моталась. Отец перезарядил обрез уже по-настоящему боевыми патронами и исполнил давешнюю задумку: приставив дуло к подбородку, он нажал на спуск. Взрыв пороха, огненная вспышка, фонтан красного и серого… Тело мерно покачивалось маятником.

Волчица и человек-волк вбежали в главную комнату: она — первой, он — за ней. Озлобленная зверюга прытко метнулась к корзине, но, приблизившись к свету, попятилась назад, урча и отводя морду, с которой ни на миг не стаивала свирепая маска. Волчица повернулась к стоящему в проходе отцу. Она ткнула мордой в корзину и вильнула головой в сторону кладовой, клацнув зубами. Видимо она хотела, чтобы человек-волк взял на себя неподвластную ей ношу (пока неподвластную!) и отправился туда, откуда пришла она, его с дочерью спасительница.

Отец вынужден был согласиться с таким действием.

«Наша лачуга долго не простоит,» — признал он, осматривая помещение.

Как всё здесь изменилось за последний час! Уюта, очага, оберега — ничего уже не было в хромых, искалеченных стенах. Черная кровь плескала из них, из копотного рта печи, затопляла пол вместе с багровой волчьей, мёртвый исток которой свисал из окна. Всё было осквернено ею.

«Прощайте, мои молчаливые друзья! — полетели мысли горячими лентами к книжкам и игрушечным зверятам, грустным от всё той же чёрной грязи, налипшей на них. — Спасибо вам за этот свет, за этот мир, в котором живёт сейчас моя девочка. Спасибо вам, его творцы! Вы выполнили свой долг безвозмездно… Ваш удел — погибнуть на этой полке. И мне не предотвратить этого. Но для меня… Для нас вы были и останетесь живыми… Прощайте!»

Отец осторожно взял корзину с дочерью на руки и, убив желание оглянуться напоследок, погрузился в темноту кладовой. Там, в полумраке, валялся в стороне дохлый крысарь, а острое зрение оборотня различало кайму бесформенного провала.

«Так вот откуда ты явилась!» — отец глянул на волчицу. Та вся напружинилась и рявкнула на него, говоря тем, чтобы он лез вниз.

Выбора не было. Оборотень опустился на колени, поставил рядом корзину и столкнул взор в тёмную пропасть… Бездна зияла, обнажая свой холод и свою неизвестность. В неподходящий момент отца объял страх. Его расставание оказалось преждевременным. Он ещё не поверил, что уходит, что ожидание закончилось и иной дороги нет. И как ребёнок уже он уцепился просящим взглядом за сто я щую над ним волчицу…

Белая бестия охмелела от гнева. Глаза её, окружённые алой каймой глазниц, выпучились, тело напряглось. Она бросилась на человека-волка, дрожащими челюстями сжала ему кисть и вырвала мизинец, который уже скоро был у неё в желудке. Отец крикнул от боли и затих, гася дальнейшие мучения беззвучно. Это стоило великих усилий. Окровавленную руку он закутал в свитер и поспешил начать путь по тоннелю, пока волчица не напала снова.

Она скалилась и часто дышала, наблюдая, как человек-волк заползает в тесный проход, аккуратно вдвигая вперёд корзину, дабы не взволновать спящую дочь. Ей было всё равно, проснётся девочка или нет. Она бы с наслаждением загрызла её отца, если бы он не был нужен как транспорт для ценного груза.

Снежная гладь искрилась бриллиантовой россыпью в синеве ночи и лунном прикосновении. На протяжении всех равнин, высот и замёрзших рек она была безупречна… Везде, кроме одного места, где лес сомкнулся клешнёй на таком же ровном поле, но в центре которого замесилось багрово-серая каша. Гигантский копошащийся круг, словно амёба, пассивно менял очертания, как будто переваривал пожранную им добычу — раненый дом — в самой середине своего организма.

Волки не находили себе места. Они слонялись в толпе собратьев, лаяли, выли в небо, иногда дрались даже — и всё от какого-то возбуждения, от предвкушения долгожданного, что вот-вот обязательно должно было случиться. Лапы беспрестанно боронили, перепахивали, взбивали кровавый снег. Звери барахтались в нём, в его костях, шкурах, клоках шерсти, волчьих потрохах, которые были невольно захоронены здесь, которые, словно ископаемые, могли поведать от том, что же происходило тут последнюю неделю.

Половину волчьего кольца разворошило: часть дома пылала огненным флагом, разгоняя оборотней, поджигая самых неопытных. Но другая дуга тварей собралась у повреждённых стен, голосила громко, празднично, и ждала, когда их мудрый вожак приведёт ЕГО… И ОН положит всему этому конец! Только самые нетерпеливые расшибали бока о брёвна, грызли дерево, стараясь поломать маленькое строение. Шла борьба за застрявшую в окне тушу волка, наполовину уже отъеденную… Какой-то молодой пройдоха в этой перепалке, видно, позарился на слишком жирный кусок, потому что его скоро убили и теперь принялись делить его самого…

И вдруг разлились по стае невыносимые скулёж и рычание.

В тёмно-синем ночном мраке возник силуэт чёрной скалы, нависший прямо над волками, как над горсткой муравьёв. Словно грозовая туча опустилась подле от оборотней и медленно плыла к ним…

Потрусившие исчадья преисподней расступались, жалко пригнувшись к земле, перед надвигавшейся горой, сплошь чёрной, точно смоль, точно само небытие… Лишь белые круглые глаза её блестели двумя лунами. Они даже не смотрели вниз, им безразличны были эти низшие отродья, мельтешившие у подножья, и их вожак, покорно семенивший сзади. Куда-то вдаль уносился безразличный ко всему взгляд… Огромные стопы вдавливали со скрипом снег, оставляли за собой ямы. Когти-сабли полосовали тропу. Исполинское тело мерно покачивалось то влево, то вправо. Мускулы томными волнами перекатывались под кожей вверх-вниз, от ног к туловищу и обратно.