Михаил Крюков - Еретическое путешествие к точке невозврата

Сейчас Вольфгеру было уже за сорок, а отец Иона разменял седьмой десяток. Высокий, сухощавый, всегда чисто выбритый (в отличие от Вольфгера, который нередко забывал побриться), казалось, монах не менялся с годами, только венчик волос вокруг тонзуры стал совсем седым. Он был одет в поношенную бурую рясу, подпоясанную вместо положенной монаху верёвки кожаным ремешком. Вольфгер не знал, к какому ордену принадлежит отец Иона, а сам монах, наверное, уже и забыл, в каком монастыре много лет назад он принял постриг.

Отослав Карла, Вольфгер уселся за стол напротив монаха, наполнил два кубка вином, один взял себе, а другой пододвинул ему, положил подбородок на руки и молча вопросительно посмотрел на собеседника.

Отец Иона молчал, нервно потирая руки. Он явно не знал, с чего начать.

Вольфгер решил ему помочь.

— Послушай, отец мой, я вижу, что тебя что-то гнетёт. Откройся мне, облегчи душу, хоть я и не священник и не имею права исповедовать. Но ведь я вырос у тебя на руках, ты меня воспитал, и я считаю тебя вторым отцом. Клянусь, ничего из сказанного тобой за пределы этой башни не выйдет. Рассказывай.

Отец Иона вздохнул.

— Понимаешь, Вольфгер, есть вещи, о которых очень трудно говорить, как будто выворачиваешь душу наизнанку. Это только моё… Рассказать — как пройтись по улице в исподнем… Но ты прав, рассказать надо, ведь я за этим и пришёл, правда?

Монах схватил кубок и в несколько глотков опорожнил его, потом побледнел, закрыл рот ладонями и пробормотал:

— Ну вот, опять грех… А ведь я дал зарок не прикасаться к вину… Конченный я человек…

Вольфгер, сын мой, ты знаешь, что я — неважный слуга Божий… Не спорь, не спорь, это так и есть. Я, конечно, пытаюсь преодолеть себя, но мирское во мне слишком сильно… И всё же, некий малый дар, отпущенной по благости Создателя, у меня есть… То есть, что я говорю… Был… В этом-то всё дело! Был!

— Отец мой, — терпеливо сказал Вольфгер, — прости, но пока я ничего не понимаю. Как же я смогу помочь тебе, если никак не возьму в толк, о чём идёт речь?

— Сейчас… — хмуро ответил монах, — давай, я попробую начать с самого начала. Ты, конечно, знаешь, что не по силам мне творить Святые чудеса, и никогда не было по силам. Я что? Мог, помолившись, зубную боль снять, мог роженице помочь, ну, мог помочь умирающему легко отойти… Но мог! Мог! А теперь ничего этого не могу… Правда, Он иногда отказывал мне в даре и раньше, если я особенно ну… грешил… Вот и в этот раз я подумал, что, может, выпил лишнего, да и вдова шорника, Марта, гм… ну, ты понимаешь… да… Сначала-то я особенно не волновался, наложил на себя пост, утром и вечером бил поклоны, молился, но… ничего не изменилось… А самое главное, знаешь, Вольфгер, теперь, когда я вхожу в храм, я не чувствую в нем ну… божественности, что ли, намоленности, святости… Не знаю, как объяснить. Я не привык об этом говорить, это всегда было только между мной и Им, а теперь… Слова приходится из себя тащить клещами, с кровью, с мясом…

— Постой-постой, — осторожно перебил его Вольфгер, — значит, раньше, когда ты входил в храм, ты всегда чувствовал в нём присутствие, скажем так, некоего божественного начала?

— Ну… да, можно сказать и так, — нехотя ответил отец Иона.

— А почему я не чувствовал?

— Мне не удалось привить тебе истинной веры, — вздохнул монах, — я каждый вечер молюсь за спасение твоей души. Твоё неверие — мой тяжкий грех, возможно, если бы в детстве я мог собственным примером показать тебе…

— Оставим это, — отмахнулся Вольфгер, — значит, суть твоего беспокойства в том, что ты утерял связь с богом?

— Не только, — тяжело вздохнул монах, — есть кое-что ещё. Но ты мне, пожалуй, не поверишь, пока не увидишь собственными глазами. Прошу тебя, давай спустимся в замковую часовню и посмотрим. Если мои опасения не сбудутся, тогда можешь с полным правом называть меня старым идиотом, и я с тобой буду совершенно согласен…

— Что за опасения?

— Прошу тебя, давай спустимся в часовню. Если мои страхи напрасны, и говорить не о чем, а если не напрасны, ты сам всё увидишь.

— Ну, хорошо, пойдём, — пожал плечами Вольфгер. — Только я возьму подсвечник, там, наверное, темно…

Они спустились по лестнице и вышли из башни. Чтобы попасть в часовню, нужно было перейти через замковый двор, вымощенный камнем. Пока ждали старика-дворецкого со связкой ключей, Вольфгер, прислонившись к нагретой осенним солнцем стене часовни, разглядывал двор.

Замок жил обыденной, мирной жизнью. Кухарка пронесла лукошко яиц, дворовый мальчишка, давясь от смеха, гнал хворостиной козу, выскочившую под ноги хозяину и со страху насыпавшую на камни шариков, стучал топор — на заднем дворе рубили дрова. Вольфгер попытался представить себе мирный, сонный замок в осаде крестьянского войска — и не смог.

Наконец, появился дворецкий. Он долго возился с заржавевшими ключами, подбирая нужный, замок лязгнул и дверь отворилась. Вольфгер зажёг свечи, передал подсвечник отцу Ионе, а сам остался у входа.

Монах, как видно, точно зная цель посещения часовни, направился к алтарю и поднял подсвечник, освещая центральную икону.

— Вольфгер, иди сюда, — позвал монах таким странным голосом, что барон вздрогнул. — Взгляни.

Вольфгер подошёл к алтарю, взял подсвечник из дрожащей руки монаха и принялся рассматривать икону с привычным каноническим сюжетом: Святое семейство, Бог-Отец, Богоматерь, Святой Младенец у неё на руках. Сначала всё казалось обыденным и привычным, но что-то царапало глаз.

— Младенец… — подсказал монах, — посмотри на лик Святого Младенца. Вольфгер вгляделся и увидел, что из уголков глаз божественного ребёнка тянутся две красные дорожки.

Святой Младенец плакал кровью.

— Какой негодяй испортил икону? — рявкнул Вольфгер.

— Тише, тише, не привлекай внимания черни… пока… — шепнул монах. — Посмотри внимательнее на икону.

Вольфгер поднёс подсвечник к самим ликам, рискуя закоптить их свечной сажей, и вгляделся. Кровавые дорожки тянулись по лику младенца под старым и пыльным слоем лака. Пририсовать их было совершенно невозможно.

— Что же это?! — ошеломлённо спросил барон.

— То, чего я и боялся, — подавленно ответил монах. — В моей часовне — то же самое… Кровавые слёзы. Давай вернёмся в башню. Разговор у нас будет не для чужих ушей.

Они вернулись в башню и уселись за стол. Теперь нервничал Вольфгер, а монах был каменно спокоен.

— Ну, что скажешь? — спросил барон.

Отец Иона долго молчал, потом спросил:

— Мальчик мой, скажи, ты читал Откровение Иоанна Богослова?