Дженнифер Роберсон - Золотой ключ. Том 1

— Да, ваша светлость. — Сарагоса, белый как мел, повернулся на каблуках и направился к выходу. Но ему хватило благоразумия не надевать новую шляпу с красивым фиолетовым пером, пока он не исчез из поля Зрения герцога.

— Моронно, — прошептал до'Веррада. — Если в ближайшем будущем кто-нибудь из Грихальва заменит тебя на посту Верховного иллюстратора, это будет наполовину твоей заслугой.

У Сааведры Заныло под ложечкой. Так нельзя, нельзя! Не имеет она права смотреть Чиеву до'Сангва. Это заказано всем, кроме иллюстраторов, кроме Одаренных мужчин, и хотя она не сомневается, что однажды и Сарио будет принят в их ряды, он пока еще только мальчик и не Признан, а она — только женщина.

"Нас очень сурово накажут”.

— А вдруг нас тут застанут? — прошептала она. — Меня выпорют, а тебя… Сарио, а вдруг они не признают твой Дар?

— Не посмеют, — прошептал он в ответ. — Мой Дар слишком велик, слишком ярок. Я им нужен.

Он так уверен в своем будущем… А она в своем — нет. Ее будущее (как и любой женщины в ее семье) — Множить число Грихальва. Рожать детей и надеяться, что кто-нибудь из сыновей окажется Одаренным, как Сарио.

Сааведра содрогнулась и почувствовала, что у нее пересохло во рту. Теснота была жуткая, но ей все-таки удалось коснуться губ и сердца.

— Матра эй Фильхо, храни нас обоих…

— Бассда! — свирепо цыкнул Сарио. — Уходи, если ты моронна несчастная. А я не пропущу из-за тебя такое зрелище.

Она должна уйти… Должна, но знает, что не сможет. И, конечно, жестоко за это поплатится. А всему виной его настойчивость… И вдруг любопытство — противоестественное, страшное в самый миг своего зарождения — приковало Сааведру к холодному полу.

Она прижалась скулой к кирпичу и через щель увидела среднюю часть просторной комнаты — кречетты, как назвал ее Сарио. Щель была недостаточно широка, чтобы видеть еще две стены. Ни окон, ни ламп, только одинокая сальная свеча на высоком подсвечнике из кованого железа. В ее сиянии были видны мольберт с картиной, прикрытой парчой, и грубый деревянный стул.

— Пейнтраддо Чиева… — прошептал Сарио, прижимаясь виском к виску Сааведры.

— Что это? Что?

— Испытательная работа на звание мастера. Автопортрет. Мне тоже придется написать Пейнтраддо Чиеву, чтобы приняли в иллюстраторы. Все Одаренные через это проходят. — Когда он выдыхал, над полом вздымалась пыль. — Да, это наверняка Пейнтраддо Чиева!

Привилегия мужчин. И мальчиков. Шепот Сарио пробудил в душе Сааведры чувство одиночества и собственной никчемности. Поневоле закралась мысль, что вся эта таинственность, вся эта недосказанность нужна лишь для того, чтобы ее жестоко унизить. Дескать, тебе не откроется то, что откроется мне, а посему знай свое место. Так он поступал с другими, но с ней — никогда.

Комната без окон, единственная свеча на чугунном подсвечнике, мольберт с занавешенной картиной и одинокий стул. Холодно. Аскетично. Пусто. Странная комната.

И тут в нее вошли люди.

Сааведра знала их по именам. Все — Одаренные. Старшие иллюстраторы (Вьехос Фратос на жаргоне семьи Грихальва) носили Чиевы до'Орро на шее или поясе, подобно тому как санктас и санктос носили шнурки со священными ключами и замками — знаками сана, символами благочестия и преданности соответственно Матери и Сыну.

Но Ключи Грихальва означали нечто иное.

Затаив дыхание, она опять коснулась пальцами губ и сердца.

А люди в комнате повторили ее жесты.

У нее душа ушла в пятки: неужели ее заметили? Неужели подражают ей в насмешку? И тут же поняла: конечно, не заметили, они всего лишь готовятся к процедуре, которая, естественно, будет посвящена Матери и Сыну, ибо в Тайра-Вирте все происходит Во Имя Их Святости. “Даже кощунства?"

— Матра Дольча, — прошептала она не дыша. “Откуда взялась эта мысль?"

— Милая Матерь, прости меня…

— Ведра! Бассда!

— Сам бассда, кабесса мердитта.

"Дерьмовая голова”. Крепкое ругательство, похлеще “мозгов с горошину”.

— Знаешь, что они затевают? Сарио улыбнулся.

— Кажется, да.

«Матра Дольча, Пресвятая Матра эй Фильхо…»

— Да! — выдохнул в темноте Сарио. — Да… Сааведра закрыла глаза.

— Кого-то ведут.., фильхо до'канна! Томас!

— Томас? — Сааведра распахнула глаза и пропустила мимо ушей вульгарное восклицание. — Что с ним сделают?

— Кое-что сделают.

— Что? — Она придвинулась ближе к щели, больно ткнулась носом в стену. — Что сейчас будет?

— Чиева до'Сангва!

"Кровавый Ключ”.

Это казалось нелепым. Она знала только Золотой Ключ, Чиеву до'Орро семьи Грихальва. А еще — ключи и замки, символы орденов санктос и санктас. И только один раз слышала о Кровавом Ключе — мальчишки возбужденно шептались о наказаниях и какой-то “священной каре для ослушников”, а Сааведра случайно оказалась рядом.

— Что? Сарио, что?..

В комнате под нею один из старших иллюстраторов молча подошел к мольберту и откинул парчу. Сарио не ошибся — на картине был изображен Томас Грихальва. Портрет и впрямь оказался мастерским — со своей высоты Сааведра могла судить о качестве работы, хоть и невозможно было разглядеть детали. Но живой Томас в эту минуту не походил на свое изображение. На холсте он был лет на пять моложе, пятнадцатилетний.

«Через два года он пройдет конфирматтио и будет признан Одаренным…»

Сарио говорил, что и ему придется написать автопортрет. Пейнтраддо Чиеву.

— Сарио…

— Неоссо Иррадо, — прошептал он. — Гневный Мальчик… Точь-в-точь как я.

Томаса всегда считали хвастуном и пустомелей, кто бы мог подумать, что он способен написать такую картину? — Неоссо Иррадо.

— Так это — наказание, да? За дерзость?

"Священная кара для ослушников”, как сказал тот мальчишка — Но почему? Что он сделал плохого? И что сделают с ним? Нервным взмахом ладони Сарио откинул с глаз нечесаную каштановую челку.

— Бассда, Ведра. Подожди, сама увидишь.

Она подождала. И увидела. И ее вырвало на пол.

Глава 2

Сарио отпрянул столь поспешно, что ударился затылком о косой потолок. Он еще ни разу в жизни не испытывал такого омерзения.

— Матра Дольча! Ведра!

Но она не слышала его возмущенного шепота, не осознавала его ужаса и отвращения — ничего не осознавала, кроме своей обморочной слабости. Ее корчило, руки и ноги дрожали, рот судорожно хватал воздух, горло обволокла кислятина. Спутанные пряди волос рассыпались по лицу.

Нельзя было задерживаться в этой комнате. Сарио не осмелился закричать на Сааведру или как-нибудь иначе выразить свое недовольство — иначе внизу, в кречетте, их бы услышали, и тогда наказания не миновать. Такое унижение ему бы никогда не удалось стереть из памяти, проживи он хоть целую вечность.