Кол Бьюкенен - Фарландер

опустил в неглубокую ямку. Постоял на коленях, поглаживая некогда шелковистый, с золотым отливом мех. Над телом снова кружили мухи.

Щенка принес домой отец. Нико и самому было лишь несколько месяцев.

— Это твой товарищ. Его дело — присматривать за тобой, — объяснил отец, когда Нико подрос.

К тому времени Бун и сам вырос и превратился в здоровую, сильную собаку. Мальчик и пес были неразлучны. Бун принадлежал к породе, выведенной специально для охоты на медведей и оленей; ему бы носиться по лугам и лесистым склонам. Последний год, прожитый впроголодь на городских улицах, не пошел Буну на пользу.

И вот...

С тяжелым сердцем Нико сгреб землю в могилу и разровнял небольшой холмик.

— Прощай, Бун. — Голос сорвался на сухой шепот, прозвучавший печально, как стон ветра под пустым небом.

Он поднялся, нахлобучил на голову соломенную шляпу. Хотелось сказать что-то еще, но слова, обычно легко соскакивавшие с языка, куда-то подевались.

Поперек могилы лежала тень: крепкое тело, ноги расставлены, руки сжаты в кулаки, голова под шляпой напоминает что-то несуразное. Сухая глина казалась под тенью черной.

— Прости, что я взял тебя в город. Но я рад, что мы были здесь вместе. Без тебя я бы не продержался так долго. Ты был верным другом.

В подавленном настроении он спустился к искусственному озеру, отыскал свободное место на берегу и вымыл руки. Под ногтями осталась грязь. Копая, он содрал кое-где кожу, и кровь расплывалась крохотными облачками в мутной воде.

Нико достал из мешка кусочек ароматической коры, окунул в воду и стал тереть зубы. На губах оставался неприятный, гнилостный привкус. Как силос. Он сплюнул и насухо вытер губы рукавом. Потом долго, до рези в глазах, смотрел на отражавшийся в воде ослепительно-яркий диск солнца.

Бродившие бесцельно мысли понемногу возвращались, осторожно занимали привычные места. «Прогуляйся. Встань и прогуляйся. Просто пройдись».

Нико поднялся, подобрал и закинул за спину мешок с нехитрыми пожитками. «Вот и все твое богатство». В голову ударила кровь. Он покачнулся. Слабость и тошнота накатили одновременно. Парк был полон людьми, главным образом беженцами. Заросшие высокой травой лужайки давно вытоптаны. От деревьев остались торчащие из земли жалкие обрубки. Нико осторожно переставил ногу и, поймав ритм движения, медленно двинулся вперед. Никакой цели не было, и он просто брел между навесами, деревянными будками, пестрыми палатками, сшитыми из старой одежды. Грязные, худые как щепки детишки. Мужчины и женщины с пустыми глазами, из последних сил поддерживающие друг друга. Иногда встречались хосы, но куда больше было южан, патианцев и наталийцев. Попадались и появившиеся в последнее время северяне, беженцы с Лагоса и Зеленых островов. Хотя их и было уже немало, держались они непривычно тихо. Тут и там лаяли собаки. Хныкали младенцы, которым недоставало материнского молока. И все же большинство приберегало силы для чего-то более важного, чем пустые разговоры.

Запах готовки пробудил дремавший желудок, и в животе заурчало. Две последние недели он не ел ничего, кроме так называемого «супа нищих» — горячего чи с кусочками киша. На такой диете долго не протянешь. Штаны снова сползали, хотя он лишь пару дней назад пробил в ремне новую дырку. Иногда ему казалось, что грязная рубашка уже цепляется за проступившие под кожей ребра. Лена права: если он в самое ближайшее время не добудет приличной еды, то просто сляжет и умрет. Как Бун.

«Просто иди», — шепнул внутренний голос.

Протиснувшись через главные ворота парка Солнечной Ласточки, Нико оказался в жилом квартале. Люди здесь прогуливались неторопливо, занятые приятными разговорами или погруженные в какие-то свои мысли. По мостовой катились, дребезжа, рикши с одиночными пассажирами. С юга доносилось громыханье орудий.

Нико направился к центру города. Босые подошвы громко шлепали по камням. Пройдя несколько кварталов, он свернул за угол, вышел на улицу Лжи и как будто переместился из глубокой пещеры в ревущий ураган. Здесь предпочитали не говорить, а кричать. Целые орды уличных артистов трясли колокольчиками, пиликали на скрипках и дули в рожки. На протянутых через улицу бечевках болтались колокольчики. Звенели монеты. Казалось, жители Бар-Хоса озабочены лишь тем, чтобы произвести как можно больше шума и не слышать ничего, что напоминало бы о длящейся много лет осаде.

Деревья здесь растянулись едва ли не до самого конца улицы. На голой ветке одного из них, склонившегося в сторону мостовой, сидела, с любопытством поглядывая вниз, черно-белая сорока. Нико привычно кивнул птичке.

Обычный жест, но в этот раз кивок отозвался воспоминанием о другом утре. Утре того дня, когда он навсегда ушел из дома.

Тогда он тоже видел пику. Птаха проводила его, выскользнувшего из дома на рассвете с мешком на плече и забитой романтической чушью головой, пронзительным щебетом, весьма напоминающим издевательский смешок. Нико всегда относился к пике так же, как и к связанному с ней дурацкому суеверию. И все же он кивнул ей, как всегда делала его мать, а потом свернул на тропинку, которая вела к прибрежной дороге, и уже через четыре часа оказался в городе. В тот день ему вовсе не хотелось искушать судьбу.

Понимание того, что уход из дома вовсе не такое радостное событие, каким оно представлялось раньше, пришло довольно быстро. С каждым шагом в груди росло и обострялось чувство вины. Он знал, что мать сильно расстроится, когда обнаружит, что сын ушел от нее, даже не попрощавшись. И Бун... Бун тоже будет тосковать... по-своему, по-собачьи.

Перед тем как уйти, Нико осторожно погладил старого друга, спавшего на старом одеяле у него под кроватью. Годы брали свое, и Бун уже не вскакивал с первым светом. Пес тихонько тявкнул, но глаз не открыл.

— Я не могу взять тебя с собой, — прошептал Нико. — Тебе в городе не понравится.

Сомнения еще оставались, а потому он не стал задерживаться и торопливо сбежал по ступенькам.

Как бы там ни было, чувство вины его не остановило, хотя потом, когда он подходил к дороге, ударило с новой силой. Позади остались рощи палочного дерева и колышущиеся под ветром заросли красной травы, а впереди лежало бескрайнее неизведанное пространство и пугающее, неопределенное будущее. Смущенный и ни в чем уже не уверенный, он, наверное, повернул бы обратно, вернулся в дом, где прошло детство, если бы мог рассчитывать на какую-то мало-мальски приемлемую альтернативу. Но никакой альтернативы не было. Уж лучше убежать, чем жить в этой гнетущей атмосфере, в одном доме с Лосом, последним «дружком» матери. Мошенником и негодяем. Человеком, которого он презирал.