Таня Хайтманн - Одержимые

Они молча поднялись по лестнице, и по степени запыханности Леа установила, что они добрались до одиннадцатого этажа быстрее, чем предполагалось. В этом сером, плохо освещенном месте Адам прямо-таки светился, словно пришел из другого измерения, весь прекрасный и чужой.

Поднимающаяся по лестнице мраморная статуя, источающая манящий аромат, — так казалось преисполненной томления Леа.

Когда они оказались перед дверью в комнату Леа, девушка была вне себя. На нее, словно проклятие, навалилась влюбленность того рода, что способна любого человека лишить возможности двигаться. В то же время она чувствовала, как волной подступает паника, что Адам вот-вот попрощается с ней.

Мужчина стоял так близко, что достаточно было поднять руку, чтобы коснуться его лица, лишенного, кстати, всяческого выражения. Но он избегал какого бы то ни было контакта с ней.

— Доброй ночи, Леа, — сказал он, и вот уже его нет рядом. В комнате девушке удалось стащить с себя одежду, и рухнуть на матрас, чтобы свернуться там, в позе эмбриона, и прочувствовать пустоту, охватившую ее. Она заставила себя расплакаться и, в конце концов, принялась всхлипывать так душераздирающе, что едва не задохнулась. Несмотря на ощутимое облегчение, ей пришлось пролить немало слез, прежде чем она сумела уснуть.

Спустя несколько часов Леа проснулась от внезапного осознания. Закашлявшись, она села на матрасе. Грудь болела, словно на нее положили что-то тяжелое.

«Откуда он знает, где я живу? На каком этаже? В какой квартире? Он же всегда шел впереди!» Леа была в этом уверена. Откуда он знает все это?

Адам почти не заметил, как спустился по лестнице — шаг за шагом, не позволяя себя ни о чем думать. Внезапно он снова оказался на улице. Позади, медленно закрываясь, заскрипела дверь подъезда. Сквозь вечно заляпанные стекла двойной двери проникал свет освещенного холла, и ему показалось, что он слышит гудение ламп дневного света. Оно быстро перешло в громкий скрип у него в ушах, настолько сильный, что стало больно. Прошло некоторое время, прежде чем он понял, что это скрипят не лампы, а что-то у него внутри.

Он с трудом устоял перед желанием пройти дорогу, которая только что далась ему с таким трудом, в обратном направлении, чтобы, наконец, утолить терзавшую его жажду, отнимавшую разум.

Адам заставил себя несколько раз глубоко вздохнуть, затем двинулся к машине. Когда он вынимал из кармана ключ, руки его дрожали настолько сильно, что ему никак не удавалось открыть дверцу. Давя в себя крик ярости, он всадил кулак в окно, разбившееся от удара. Адам поднял руку и увидел на разбитом стекле несколько размытых красных пятен.

Моментально желание, еще только что державшее его железной хваткой, отступило. Вид крови изменил все, и следы крови в этот миг привлекали внимание не только Адама.

Желтоватый верхний свет центральной библиотеки скрывал в тени глаза и опущенные головы, и какой-то особый вид мелких частичек пыли, мерцавших в воздухе, вынуждал чьи-то легкие зайтись кашлем. Леа уже некоторое время наблюдала за тем, как молодой человек, одетый, несмотря на жару, в одну из этих ярких тренировочных курток из износоустойчивой ткани, переворачивал в равномерном пятиминутном ритме страницы медицинской энциклопедии. Она понаблюдала за ним еще три страницы, а затем снова вернулась к лежавшей перед ней картине.

Репродукция «Монаха у моря» тем временем снова свернулась. Леа осторожно разгладила ее и положила на скручивающиеся уголки блокнот и карандаши. Затем как следует протерла невыспавшиеся глаза, от чего в них запекло еще сильнее.

Рядом с ней лежала нечистая совесть в форме стопки бумаги, вся заполненная каракулями чего-то очень бездуховно и плохо скопированного. Вот уже несколько дней ей в голову не приходила ни одна оригинальная мысль. При этом срок сдачи неумолимо приближался, а Леа не привыкла работать в условиях нехватки времени. Обычно идеи так и лезли из нее, но теперь воцарилось молчание. Ее интеллект безропотно подчинился страсти.

Боже мой, быть ведь такого не может, чтобы мужчина, о котором она ровным счетом ничего не знает, так затуманил ее чувства и рассудок. Разве красота способна вызвать такую сильную страсть, что сжимает грудь? И единственное, что открылось ей об Адаме, это его неприступность. Это тоже, без сомнения, может привлекать, но вот привлекать с такой силой, что вся жизнь внезапно кажется пустой только потому, что его нет рядом?

Леа расстроено глядела на хрупкую, похожую на тень фигурку монаха, стоявшую спиной к ней и, казалось, выпадавшую из общей картины. «Точно так же, как и я из своей жизни», — подумала она, разглаживая пальцами сворачивающуюся бумагу.

Она вновь попыталась сконцентрироваться на репродукции, надеясь, что произведение искусства вдохновит ее на что-нибудь. Но ничего подобного не произошло. Леа еще несколько секунд пыталась извлечь из картины хоть что-нибудь полезное, а затем сдалась и принялась просто рассматривать ее.

Бесконечная синь горизонта, столь необычно низко указанная Каспаром Давидом Фридрихом, вошла в нее, потянула за одежду и кожу, вовлекая в бесконечное метание между небом и морем. Ветер безжалостно трепал ее волосы, унося аромат моря, и ей стало трудно дышать. Леа отдалась на волю ветра, чувствуя, что шатается. Ее охватил шум волн, прогоняя остатки сопротивления, гоня прочь мысли. Она рухнула в голубую бесконечность, она очень охотно сдалась.

Позже она не смогла бы сказать, сколько времени просидела так, поглощенная картиной, со вцепившимися в край стола руками, пока сознание капля по капле не вернулось к ней. Она не слишком обрадовалась этому, потому что тут же вернулось горячее биение в груди, из-за которого все казалось не важным и мертвым.

«Так дальше продолжаться не может», — решила Леа. Было просто смешно проводить дни, словно в трансе и не интересоваться тем, чем жила до сих пор. Ночи тоже были не лучше: одиночество лишало ее сна, заставляя то и дело вскакивать и оглядываться в темной комнате в поисках кого-то, кто никогда даже не думал в нее войти. И, тем не менее, все в ней ждало возвращения Адама.

Леа горько рассмеялась. Может быть, ее истрепанная томлением душа планирует стоять в очереди столько времени, сколько потребуется Адаму для того, чтобы передумать. План «Б», похоже, не был предусмотрен. Безжизненно, словно Шиповничек [2], она будет ждать, когда появится принц. А если нет? Ах, да чего, в конце концов, стоит ее жизнь? Все казалось таким бессмысленным по сравнению с отсутствием Адама.