Петр Ингвин - «Зимопись». Книга 1 «Как я был девочкой»

Оба несчастных не смели поднять глаз. Отвечали, буровя взглядом самопальные сандалии, достойные скорее помойки, чем живых людей. Впрочем, говорила пока только девушка.

— Закон надо исполнять. Вы, — указательный палец царевича выбрал двоих солдат, — на счет три. Один, два…

— Стойте! — завопила Тома и заплакала. Ей больше нечего было добавить. Сила и местный закон на чужой стороне.

— Почему? — едко отозвался царевич.

Здесь он в своем праве. Оставалось только посмеяться над нашими потугами.

— Неужели проблему нельзя решить по-другому? Хорошие работники не нужны? — решил я попытать счастья.

— Закон. Напомню, одни по твоей просьбе еще живы. Других не будет.

— Тогда мы отказываемся от вашего гостеприимства. Приятно было познакомиться, до свидания. Мы уходим.

Я взял Тому за руку. Мы вполне серьезно пошагали себе в неизвестность. Лес большой, редкий, чего не идти докуда дойдем…

— Стойте! — раздалось вслед.

Трюк сработал. Мы остановились. Чем обрадуют?

Гордей выдал:

— При согласии оставить этих преступников в живых, вы со своей стороны поклянетесь спокойно проследовать в башню без новых заскоков?

Да чем угодно!

— Клянусь!

— Пусть она тоже скажет, — показал он на Тому.

— Клянусь! — заверила та.

— Хорошо, — расплылся царевич в улыбке. Воздел руки. — Во исполнение своей части договора я оставляю Иву и Хлыста в живых. Пусть чистоту моих помыслов видит Алла-сокрушительница, справедливая и суровая, да простит Она нас и примет. Клятвы царевича достаточно?

Возвышенное обращение по вертикали в конце сменилось на окружавшую его в нашем лице горизонталь.

— Да.

— Отлично. — Гордей повернулся к бойникам. — Связать и оставить. Поторопитесь, мы спешим.

Позор мне, позор. Я обреченно глянул на Малика. Тот в меру возможности развел руками. За наши жизни он рискнул бы побороться хоть с дьяволом, но рисковать всем за чужие? Тома хлюпнула носом.

— Они не проживут и суток, — неожиданно подал голос один из копейщиков.

Гордей отправил ему взгляд, заставивший споткнуться. Кажется, по возвращении у бойника будут проблемы. Большие проблемы.

— Царевич свое слово держит? Исполнять.

Точка поставлена. Бойники размотали веревку, толкнули обреченных друг к другу — как последнее утешение, ведь иных указаний не было. Связанную в последнем объятии парочку бросили на траву. Каждый знал: не пройдет и дня, если не часа, их найдут собаки. Точнее, волки, как теперь нужно говорить.

Мы понуро двинулись. Не оглядываясь.

Бойники ступали неслышно, лесные жители, однако. Только копыта глухо стучали, вбиваясь в почву, да мы с Томой ломились сквозь зелень подобно бронетранспортерам, решившим срезать путь через торговые ряды деревенской ярмарки. Сто шагов… двести…

Скорбную тишину нарушил я. Криком.

— Где восьмой?!

— Стоп! — скомандовал Гордей.

Процессия замерла.

— Ты не сдержал слова! — накинулся я на царевича, едва сдерживая предательские детские слезы. Ноги запутались в чувяках не по ноге. Губы в паузах сжимались и дрожали. — Даже из милости ты не имеешь права убивать их! Хоть маленький, но у них был шанс!

— Шанса не было, — буркнул Малик, в свое время внимательно отследивший действия вязальщиков.

Глаза царевича ошалело пробежали по отряду.

— Четверо, — покрытая металлом ладонь ткнула в носильщиков, — быстро назад.

Не договорив, Гордей сам развернул коня. Мы с Томой рванули за ним. Никто не посмел нас задерживать.

Добежав, узрели картину: Гордей гарцевал вокруг окровавленного тела бойника, нанизанного на вставленное в ямку копье. Маска-колпак валялась далеко за деревьями, бородатая голова безвольно болталась. Балахон был задран по шею, отчего почти не пострадал. Штаны заменяла юбка типа шотландской, только без расцветки.

Парочка исчезла. Из травы торчали обрывки веревки.

— Кто это? — кинул царевич подбежавшей четверке.

Один бесцеремонно взял свешенную голову за волосы, заглянул в лицо.

— Третьяк с Понизовки.

— Молодец, казенное имущество не попортил, семью не потревожу. Снимите.

Бойники поняли его правильно. Не как я. Чуть окровавленная вещь была бережно стянута, свернута и упакована, и лишь потом выдернуто древко с обтекающим наконечником. Оставшееся тряпье тоже не было забыто, его свалили в мешок.

— Не понимаю, — не выдержала Тома. Схватила Гордея за стремя, вскинула умоляющее личико. — Что произошло?

— Освободил, стервец. Вернуться после такого не мог, бросился на копье.

— Какое самопожертвование… — Томины глаза застило влагой. — А мы…

Бойник, вытиравший копье, небрежно бросил:

— Это Ивкин батька. Я тоже с Понизовки. У них единственная дочка была.

— Искать не будем, — решил царевич, покосившись на меня. — Волки найдут. Во всяком случае, я слова не нарушил.

Он повернул коня назад.

— А похоронить? — не удержался я.

Гордей поиграл желваками, сощурился. Нехотя упало:

— Похороните.

Обобранное догола тело взяли за руки, за ноги, привалили к дереву. Сложенные ладони упокоились на животе. Голова осталась свешенной на грудь. Сверху накидали веток.

Вот и вся церемония. Раздалась команда:

— Возвращаемся.

Могу ошибаться, но по-моему похоронная команда посмотрела на меня с благодарностью.

Да, здорово быть ангелом. Даже царевичи не могут сказать «нет». Ангельские права меня полностью устраивали, осталось выяснить, каковы обязанности. Не здесь ли собака… извиняюсь, волк зарыт?

Глава 7

В оставленном лагере ждал сюрприз.

— Он же черт, — оправдывался бойник, отирая разбитое лицо. — Как сиганет. Лбом в нос. Я и вырубился.

Ни маски, ни балахона на нем не было, включая портупею с ножом и дубиной. И копья. И мешка с провиантом. Только рубаха и юбка — как на самоубившемся. Видимо, особенности местной моды.

Малик сбежал. Еще два копейщика потирали зашибленные места. Все были живы и в меру здоровы.

— Черт. Одно слово — черт! — твердили они.

— После этого, — царевич мотнул головой на устроенный разгром, — думаете, я еще раз нарушу закон, сохранив жизнь ему? — остановился тяжелый взгляд на Шурике.

Я молча достал нож и приладил к недавней ранке. Кожа горла под острием страшно ныла. Чесалась. Не уверен, что хватило бы духу решиться. Но что-то толкало. Какая-то лютая неприязнь к происходящему.

— Ты слишком мало ценишь свою жизнь, — свысока (во всех смыслах) бросил царевич.