Лоис Буджолд - Кольца духов

– А инструментов ты никаких не вынес? – обеспокоенно осведомился у него мастер Энтльбух.

Тейр уставился на него, как бык, которого ударили обухом по лбу. Бирс, едва встал на ноги, промямлил что-то невнятное, но, судя по тону, злобное, замахнулся на Тейра, но удар пришелся мимо, и Бирс свалился на пол. За дверью сарая под хлещущим ветром шуршала весенняя ледяная крупа.

– Я пойду домой, – сказал Тейр.

Окостенев от холода, он наконец добрел до своего домика. Мать с ужасом оглядела его, тут же стащила с него задубевшую одежду, уложила в собственную постель между двумя пуховыми перинами, куда сунула нагретые камни, напоила горячей ячменной водой, подслащенной медом, и ни словом не заикнулась ни об инструментах, ни даже о пропавшем капюшоне. Но прошло целых два часа, прежде чем он наконец перестал дрожать и трястись словно в пляске святого Витта. Матери он отрывисто рассказал о случившемся, опуская подробности, но все равно лицо у нее потемнело, губы сжались. И она не отходила от него ни на шаг, пока у него не перестали стучать зубы.

Когда его голос стал почти обычным и она наконец уверилась, что он, наверное, останется жив, то прошла через комнату к полке над очагом и вернулась с листом бумаги, который похрустывал, пока Она его разворачивала.

– Вот, Тейр. От твоего брата Ури. Пришло утром. Он нашел для тебя очень хорошее место.

Ури все еще пытается заставить его взять пику наемника? Красная сургучная печать уже была сломана: их полная дурных предчувствий мать каждое редкое послание встречала со скрытым ужасом, ожидая известия о болезнях, воспалившихся ранах, ампутациях, о проигрыше всех денег или гибельной помолвке с какой-нибудь из шлюшек, вьющихся возле казарм, – о любой из смертельных опасностей, угрожающих солдату.

Но Тейра отталкивали вовсе не опасности солдатского ремесла. Вся жизнь состоит из опасностей. И он охотно ковал бы мечи. Ему случалось видеть работу миланских оружейников, от которой дух захватывало. Но затем взять это произведение искусства и воткнуть его в живого человека… нет! Он испустил страдальческий вздох и взял письмо.

Его руку до плеча пронизало странное ощущение. Пальцы согрелись. И пока он читал, усталость отпустила его, и он сел в кровати. Стать вовсе не солдатом… Его глаза быстрее побежали по строкам: «… подмастерьем золотых дел мастера герцога и мастера мага… чудесная бронзовая статуя, изготовляющаяся для его светлости герцога… нуждается в сильном смышленом юноше… такой случай…» Тейр погладил лист. Солнце уже жарко греет на южных склонах за перевалом в Монтефолье. Летом солнце будет пылать как плавильная печь! Он облизнул губы.

– А как думаешь ты? – спросил он у матери. Она мужественно собралась с духом.

– Я думаю, тебе следует отправиться туда. Пока дьявольская гора не съела тебя, как твоего отца.

– Но ты останешься одна.

– Твой дядя приглядит за мной. А мне будет легче знать, что ты в Монтефолье, а не в этом мерзком руднике день за днем. Если бы Ури думал сделать из тебя солдата, другое дело. Ты знаешь, как против я была, когда он пошел в наемники. Ведь так часто мальчики возвращаются домой – если возвращаются! – либо искалеченными и больными, либо совсем другими – черствыми, жестокими. Но это…

Тейр поглядел на письмо.

– Но знает ли мастер маг, что у меня нет дара к чародейству?

Его мать поджала губы.

– Признаюсь, вот это мне не по душе. Этот мастер Бенефорте – флорентиец. Может, он искусен в черной магии, а то и в еще худших черных чарах, которые также опасны для юношей, как и для девушек. Однако он работает для герцога Монтефолья, который, по словам Ури, для владетельной особы очень благороден.

– Монтефолья! – Он никогда прежде не замечал, каким теплом веет от самого этого названия.

– Ты умеешь читать и писать на двух языках и в латыни немножко разбираешься. Когда брат Гларус учил тебя, он как-то сказал мне, что ты мог бы отправиться в Падую и выучиться на доктора. Я часто об этом мечтала, но тут убило твоего отца, и жизнь стала тяжелой.

– Я латынь не любил, – осторожно признался Тейр, вдруг сообразив, что есть судьбы и похуже, чем стать солдатом. Но его мать не продолжила этого разговора, а отошла помешать бурлящую над очагом гороховую кашу – с добавкой ветчины в честь чудесного спасения Тейра из рудника.

Он опять заполз под пуховую перину и прижал письмо к груди. Тело у него все еще было холодным, как застывшее сало, но от бумаги словно исходило тепло. «Могильщик, могильщик, иди к огню…» Он засмеялся и приглушил смех, когда его мать обернулась с улыбкой, хотя и не поняла, что его развеселило. Монтефолья. «Клянусь Богом и кобольдом, думается, я так и сделаю!» Он откинулся на подушку и смотрел, как на беленом потолке между темными балками играют отблески огня, точно отражаясь от воды, и грезил о жарких летних днях.

Глава 3

Руберта, домоправительница, помогла Фьяметте надеть через голову тяжелое платье из красного бархата и расправить его складки на нижней юбке из тонкого полотна. Фьяметта погладила эти широкие складки, которые потребовали столько бархата, и удовлетворенно вздохнула. Платье было куда великолепнее, чем она смела надеяться. Мастер Бенефорте неожиданно достал его из старого сундука, когда Фьяметта посетовала, какой жалкой будет она выглядеть на герцогском пиру в сером шерстяном платье, таком простом! Платье это принадлежало матери Фьяметты. Фьяметта с Рубертой неделю перекраивали его и перешивали. Судя по мерке, Фьяметта теперь была почти такого же роста, как ее мать, хотя и более худощавой. Странно! Мать ей помнилась высокой, а не миниатюрной – высокой, смуглой и такой теплой!

Фьяметта вытянула руки, и Руберта натянула на них рукава, которые тут же привязала к платью в плечах, а затем для контраста распушила у локтей рукава нижнего платья. Красные бархатные рукава были вышиты серебряными нитями, что гармонировало с серебряной каймой по всему чудесному подолу.

– Не дергайся так, душечка, – мягко попеняла Руберта и даже прикусила губу, стараясь завязать банты по всем правилам. Она отступила на шаг и оглядела Фьяметту с взыскательной гордостью. – А теперь волосы.

– Да-да, пожалуйста! – Фьяметта послушно села на табурет.

Нет уж, сегодня она не наденет шапочку, какие носят девочки, и не заплетет простую косу, падающую на спину. Вместе с платьем из сундука появилась сетка для волос из серебряных нитей и жемчужин, чудом не потемневших от времени. Руберта разделила волосы Фьяметты на две одинаковые, правда, кудрявящиеся волны, свернула их валиками у затылка, а затем закрепила сетку, скрывшую их пышность, оставив возле ушей по кокетливому локону. Фьяметта жадно посмотрелась в зеркальце и с восторгом начала поворачивать голову то так, то эдак, любуясь колыханием локонов.