Галина Гончарова - Государыня

— Как царевич к тебе отнесся? Не обижает?

— Нет, отче! Царевич…

— Что?

— Я для него как шкаф заморский. Да, пожалуй, вот так…

Сильвестр развел руками, не в силах сформулировать точнее. Хотя и это определение очень точно отражало суть отношений между ним и царевичем. Алексей Алексеевич просто не интересовался астрономией, но надо же было с чего-то начинать детям? Знать созвездия, ориентироваться по звездам, потом составлять звездные карты, следить за движением планет…

Да и сами планеты!

Не так давно открыли спутник Сатурна — Рея. Софья вообще планировала рано или поздно устроить в школе обсерваторию. На основании движений небесных тел многое можно и о земле сказать, разве нет? Где обсерватория, там и метеорология….

Одним словом — работать было интересно. А вот остальное…

— Это как же? — Полоцкий явно растерялся. Сильвестр задумался, потом постарался выразить точнее то, что сам чувствовал:

— Вроде бы и ходит он мимо меня, а вот интереса я в нем никакого не вызываю. Пару раз царевич меня и беседой удостаивал, но не просто так, а по делу какому-то. Записку ему составить, карту начертить… А вот близко к себе он не подпускает.

— А гороскоп? Он ведь на войну идет…

— Пытался я его заинтересовать. Куда там!

Сильвестр поморщился, вспомнив, как отнеслись к его труду. Шикарный гороскоп, обещавший, кстати, победу, хотя и со множеством трудностей, вычерченный на лучшем пергаменте, поданный со всем уважением, не вызвал у царевича ни малейшего интереса.

— Звезды? Идите, господин учитель, с ребятами занимайтесь, а то они Скорпиона от Кассиопеи не отличат.

Сильвестру было искренне обидно. Он ведь не лгал, он и сам верил в свои писульки и звездульки.

— А царевнам? Тоже неинтересно?

— Царевне Анне — так точно, Татьяна полистала, но тут к ней Софья пришла…

— И?

— Никогда я себя таким дураком не чувствовал. Сильвестр поежился, вспоминая темные глаза юной девушки, которые впились в него двумя шильями.

— Предвещаем победу? Дело хорошее, дело важное. А почему тетушке? Что, братец уже велел к нему с глупостями не лезть? Оно и правильно.

— Сие не глупости, государыня, а точная наука…

Сильвестр пытался защищаться, но куда там. Мешало еще то, что царевна Софья не смущалась, не стеснялась, не терялась в присутствии пусть и монаха, но все ж таки мужчины! Невинная ж девушка, сие точно известно, а взгляд — словно наизнанку выворачивает.

— Точной наукой, господин учитель, вы в школе займитесь. А ежели я узнаю, что вы тут гороскопы составляете, попрошу протопопа Аввакумм с вами разобраться. Это как раз по его части.

— Государыня царевна…

— Вон отсюда. Вместе с гороскопом.

Сильвестр и сам не понял, как оказался за дверью. Зато отлично ощутил, что подрясник промок от пота. И только потом, переодеваясь в своей комнате, он понял, почему так получилось. Софья смотрела на него так, словно прикидывала, что выгоднее — убить его или в живых оставить? Пока выбор был сделан в пользу жизни, но ведь все может и перемениться. И страшновато было видеть на красивом девичьем лице глаза много повидавшего убийцы.

О том он и рассказал наставнику. Симеон послушал, подумал…

— А кто из царевен к Алексею Алексеевичу ближе стоит?

— Царевна Софья. — Медведев и не колебался. — Самая она для царевича близкая, самая родная, да еще он с Иваном Морозовым, ровно с братом. А царевну они оба готовы на руках носить.

— Вот даже как…

Опять пауза. И молчание, которое разрывается нехорошим старческим смешком:

— Сильвестр, придется тебе кое-что царевичу намекнуть…

Сильвестр послушно кивает, выслушав план.

— Исполню, отче. Единственное что — не сейчас. Царевич в поход отправляется, не до того ему, все забудется. А вот опосля победы или поражения — тут и будет возможность…

— И то верно….

Мужчины проговорили еще долго. Потом Сильвестр ушел, а Симеон остался смотреть в окно и размышлять.

О чем?

Ну, хотя бы о том, что ему написали. Ведь иезуит всегда останется иезуитом, где бы он ни жил, кем бы ни прикидывался…

И, почти как в армии, он обязан был выполнять приказы вышестоящего начальства. Даже самые… жестокие.

Но ведь им виднее?

Горит на столе свеча. Но кажется, чудится на миг, что дымок над ней скручивается черными петлями злых намерений, готовых сомкнуться на горле противника.

Убить, уничтожить тех, кто посмел жить по своим законам, иметь свое мнение, верить своему сердцу…

Свободные и сильные люди не нужны паукам в банке. А то ведь и стекло разобьют, и пауков передавят.

— Сколько людей у нас будет?

Иван Дмитриевич Сирко,[1] один из самых уважаемых казаков, посмотрел на Степана Разина.

— Более пяти тысяч человек у нас набралось, восемьдесят две чайки пойдет.

— Изрядно.

— Да и русские пойдут, разве не так?

— И русские. Мы до Азова спустимся, а там — вдоль берега. А за нами русские корабли.

— Все на кораблях пойдут?

— Так по берегу опасно. Вот ежели Керчь захватить да Перекоп — тогда можно будет и татар гонять. Хотя, может, кто и пойдет. Я сам покамест многого не знаю.

— Хорошо ли это? Русские всегда нашей кровью за свое добро платили…

Степан сдвинул брови:

— Мне ли не знать? Сам я брата потерял, а все ж таки… сволочь — она всякой бывает. И русской, и казацкой. И у нас Дорошенко чего стоил? Всех хотел под султана прогнуть…

— И то верно. Степан, я тебя с титешного возраста знаю, еще в люльке помню… Уверен ты в царевиче? Не подведет он? Ведь ежели что — твоя голова первой полетит, не простят казаки…

Степан вздохнул:

— Верю я ему, дядько. Другому кому не поверил бы, а царевича еще сопляком помню. Воля в нем железная была — и осталась. Он своих разменивать не станет. А ежели пошлет куда — я первым пойду. Потому что верю — то не просто так будет. Хватит уже поганым топтать нашу землю! Живем ведь от набега до набега! От стычки до схватки! Все разрознены, все землю, что одеяло, на себя тянут… Хватит! Что смогу — то делать буду.

Иван медленно кивнул.

Да уж, когда Дорошенко под султана пошел, разругался с ним атаман смертно — и пошел громить негодяя, так что не понаслышке о междоусобице знал.

— Что ж, веришь ты — и я тебе поверю. Но учти, коли что — пощады и тебе не будет.

Степан кивнул. А что делать? Сейчас он все поставил на кон, либо пан — либо пропал. И пропадать не хотелось.

— Ты ж не просто так зашел, Иван Дмитрич?