Тигр в камышах (СИ) - Беляков Сергей

Стараясь не сильно концентрироваться на деталях, я в паре предложений пояснил помещику, что сидел, словно болванчик, с отвисшей челюстью, для чего Ханжину потребовалось оросить листок с рисунком в туалете.

…Перед тем, как отойти ко сну, я выторговал у Ханжина четверть часа на то, чтобы он поделился своими соображениями по делу — в обмен на обещание не храпеть. Хотя стенка между нашими комнатами смотрелась внушительно, Ханжин не питал особых иллюзий: мой храп, к его сожалению, обладал камнедробительным действием. Мы оба знали, что обещанию этому грош цена, но ему тоже не терпелось поделиться выводами сегодняшнего дня, и поэтому Ханжин согласился. Мы воспользовались для этого комнатой сыщика.

Выкладки Ханжина сводились к следующему.

Он никогда не верил ни в Бога, ни в дьявола, ни в женские чары, ни в Имперскую армию. Вся болтовня о «проклятости» места, то есть мельницы, как считал Ханжин, — удачная попытка отвадить любопытных от провала в гранитном щите.

Соответственно, Глинько — никакая там не темная сила, а, скорее всего, живой человек, который по каким-то причинам предпочитает щеголять в аквакостюме и живет в озере-разливе. Судя по его размерам, хотя и преувеличенным молвою, он просто урод и стесняется своей внешности.

Усинский, скорее всего, невиновен в пропаже жены. Его к ней отношение (с подачи Анны) — отдельный разговор, но криминала в нем, в отношении, нет. То, что он так печется о своих тиграх, факт безусловно интересный, и Ханжин, отлучившись в момент, когда мы с Анной запускали проекционку, быстро прошелся по подвалу в гранд-здании, под трапезной и в обе стороны от нее. Прямо под трапезной он обнаружил бывший винный погреб, комнату с довольно интересным содержимым (Ханжин подзакатил глаза, провоцируя меня, но я не подал виду), однако разглядеть ее в деталях не удалось: помешал Усинский, который зашел туда секундами позже сыщика, отчего Ханжину пришлось натурально извиваться ужом, уползая из комнаты.

Кто может быть замешан в пропаже жены Усинского? Кто угодно: те, кто терпеть не может монополию Усинского на мельницу, завидуя его богатству; те, кто не выносит его увлеченность новомодными машинериями, считая, что старый Смуров с мельницей, полной мойр и охраняемой ужасным Глиньком — это незыблемо; те, кто попросту завидует его женитьбе на Марысе… Нам нужно продолжать работу по уточнению фактов — кто видел ее последней, где, с кем и так далее.

Стычка в ресторации, похоже, была организована кем-то, кому не по душе наше пребывание в Смурове. А значит, логично заключал сыщик, пока на нас нападают, это говорит о том, что мы — на правильном пути.

А вот то, что Марыся состояла в контакте с Анри Беккерелем, — это пока что загадка загадок. Не исключено, что мельница и ее чудеса имеют куда более прозаичное пояснение, но пока что у Ханжина нет фактов.

…Монотонный рассказ Ханжина все же усыпил меня. Я приткнулся в углу, на удобной кушетке… и был разбужен жестким толчком кулака в бок:

— Вы же обещали не храпеть! — возмущенно заорал сыщик.

Следущий день оказался для нас скупым на удачу. Мы провозились с опросами сначала домашней прислуги, а потом, постепенно увеличивая радиус захвата от маетка Усинских, начали опрашивать и городских жителей, всех, кто мог хотя бы косвенно пролить свет на исчезновение красавицы-панны.

Тщетно.

Солнце завалилось за горизонт.

…Усинский, который утром любезно согласился подобрать нас из города к концу дня, угостил ужином в небольшом, но уютном трактире «Два пекаря».

Паровые часы на городской ратуше заквохтали, засипели и с натугой пробили единожды.

Я вынул золоченую луковицу Буре и откинул крышку — четверть к одиннадцати. После насыщенного событиями дня время потянулось ко сну. Едва я открыл рот, чтобы предложить Ханжину закруглиться на сегодня, как из ближайшего переулка на площадь вылетел Державин.

— Держитеся! Держитеся! Идут… спешат… чую, чую, скоро туточки будут! Спасайтеся, придет круль Стах, на всех нагонит страх! — скороговоркой лопотал он, волчком крутясь у ног Ханжина. От юродивого смердело псиной, немытой и болезной. Полы прошловекового кафтана, некогда богатого, с почти стертым позументным серебром, подымали мелкие буруны пыли.

Он на секунду умолк, подняв голову кверху, будто прислушиваясь.

— Чую, чую… Кто умом и сердцем чист, не услышит крыльев свист…

Сыщик внимательно наблюдал за идиотом.

Показалось мне или нет? В безумии глаз Державина вдруг проскочила искорка смысла… нет, все же показалось. Дурак подпрыгнул калечной курицею и уселся в пыль, пуская длинные, пенные слюни. Далее случилось нечто странное: Ханжин быстро наклонился к юродивому и выдернул некий продолговатый предмет из складок его кафтана, но что именно, мне рассмотреть не удалось. Державин отпрыгнул, разгневанно залопотал, затем картинно повернулся к сыщику задом и громко испортил воздух.

— Тебе, приезжий, скоро каюк настанет! — крикнул Державин и кинулся прочь. Через мгновение его тень растаяла в переулке.

Усинский вздохнул, качнул головой.

— Пойдемте, господа. Не дело оставаться в ночь… Словом, не стоит, — поспешно оборвал он себя и с досадой крякнул.

Языки пламени газовых фонарей неслышно уменьшились в размере, переходя на ночной режим. На площади стало совсем неуютно. А может, мне это показалось — возможно, из-за того, что кликушество Державина прозвучало вполне осмысленно.

— Какой круль? Это кто? — спросил я Усинского.

— Да бог с ним, с умалишенным… Сам не знает, что плетет. Король Стах, не знаете такой легенды? А местные верят. Вот, каждое четвертое полнолуние выставляют мзду на порог, дабы откупиться, не пасть жертвой его якобы дикой охоты, — помещик указал на несколько медяков, стопкою сложенных на гранитном приступке бакалейной лавки, что располагалась на первом этаже ближайшего дома. Мне даже показалось, что в граните выдолблена специальная ямка для монет. Я недоуменно пожал плечами.

— Вот что, Мстислав Игоревич, отправляйтесь-ка вы в поместье без нас. У нас тут поблизости имеется небольшое дело, — вежливо, но непреклонно сказал сыщик Усинскому.

Тот откланялся, все же немного колеблясь. Похоже, ему было неуютно ночевать в огромном поместье одному. Анна, в силу известных причин, не появлялась там с момента нашего приезда.

Стимходка помещика зашлась в натужном кашле и тронулась с места в карьер.

Мы молча переглянулись. Хоть и не представляя, какое «дело» и в какой «поблизости» может нас ожидать, я всецело, как и всегда в подобных ситуациях, доверялся дедуктивному чутью Ханжина.

Он напоминал теперь хищного беркута, который набрасывает круги над жертвой, постепенно сужая их диаметр. Во всем его облике было нечто жутковатое, беспощадное. Я не выдержал:

— Ханжин, и все же? Куда и зачем? — я и не думал спрашивать о том таинственном предмете, который он вытащил у юродивого: зная скрытный характер моего напарника, это было бессмысленно, разве что я хотел бы здорово его разозлить.

Не ответив на вопрос, Ханжин резво устремился к стоянке стимолёток в дальнем углу площади. Невзирая на поздний час, машинерии курились под парами, готовые принять загулявшего пассажира. Линия подачи пара одного из них, похоже, травила: фланцевое соединение исходило негодующим клекотом и вовсю плевалось кипятком. Извозчик, бурча себе под нос, и подтягивал фланцовку парой ключей, поблескивая стеклами гогглов в полумраке. Стимолётка была щегольской, со снятыми боковыми щитками. Сложное сплетение латунных кишок пафосно являло себя наруже — с клапанами, как у саксофона, с извивами толстых и тонких трубок, но вдобавок со множеством шлангов, маховичков и крохотных турбинок. Все жирно блестело, вращалось, жужжало и сочилось маслом в неярком свете газового фонаря.

Рассмотрев ближе второй аппарат, я понял, что стимолёткой его нельзя было назвать даже несмышленому мальчишке. С паром он не имел ничего общего. Узкий, словно сплющенный с боков, обтекаемый корпус разделялся посредине огромным, тяжелым маховиком-инерцо, рядом с которым в отдельном кожухе находилась мощная пружина в добрых три аршина величиной. Над отделением с инерцо, довольно высоко, располагалась небольшая, узкая кабина; она была плотно обтянута чем-то прозрачным, что поначалу показалось мне бычьим пузырем, но я усмехнулся такому предположению. Маховик был неподвижен, агрегат стоял на приколе, однако мерное, едва слышное поскрипывание говорило, что в аппарате взводится мощная пружина — она накручивалась от чавкающего в сальной смазке коленвала, ось которого уходила в темноту подвала одного из домов площади.