Джон Апдайк - Иствикские ведьмы

Эд вопрошающе посмотрел снизу вверх — он был невысок ростом, еще одно из его разочарований — на Даррила Ван Хорна. Потом обратился к Джейн Смарт с нарочитой отчужденностью в голосе:

— Прекрасно, Джейн. Как прекрасно все вы четверо играли. Как я только что сказал Клайду Гэбриелу, жаль, была плохая реклама и приехало мало народу из Ньюпорта, хотя, знаю, его газета сделала все возможное. Он согласился с моей критикой, последнее время он очень нервничает.

Сьюки спит с Эдом. Александра знала об этом, а возможно, и Джейн в прошлом спала с ним. В голосе мужчины, если вы спали с ним даже много лет назад, слышится особый тембр, подобно тому, как обозначаются на некрашеной древесине волокна, если ее оставить надолго на воздухе. Аура Эда — Александра не могла не видеть ауру, эта способность возвращалась к ней всякий раз с менструальными спазмами — слабыми зелено-желтыми волнами беспокойства и самолюбования исходила от его волос, зачесанных назад и каких-то бесцветных, хотя и не седых. Джейн все еще пыталась сдержать слезы, во время возникшей неловкой паузы Александра представила этого странного человека, организатора концерта.

— Его преподобие Парсли.

— Ну что за церемонии, Александра. Мы же друзья. Зовите меня Эдом, пожалуйста.

Сьюки, должно быть, немного о ней рассказывала, когда спала с ним, поэтому он позволил себе такую фамильярность. Где ни появись, оказывается, люди знают тебя больше, чем ты их, вечно они шпионят. Александра не могла заставить себя называть его по имени, слишком отталкивающей была его роковая аура.

— А это мистер Ван Хорн, который только что переехал в особняк Леноксов. Вы, вероятно, слышали.

— Я действительно слышал, и это приятный сюрприз увидеть вас здесь, сэр. Никто не говорил мне, что вы любитель музыки.

— С натяжкой, можно сказать. Рад познакомиться, ваше преподобие.

Они пожали друг другу руки, и священник передернулся.

— Не называйте меня так, пожалуйста. Все, друзья или враги, называют меня Эдом.

— У вас, Эд, отличная старинная церковь. Наверное, страховка от пожара стоит целую кучу денег.

— Бог знает, что он делает, — пошутил Эд, и его слабая аура расширилась от удовольствия, которое он испытал от собственного богохульства. — Если говорить серьезно, то здание нельзя перестроить, а пожилые жалуются на крутизну ступеней. Бывало, люди уходили из церковного хора, потому что не могли подняться наверх. К тому же, по-моему, такое роскошное здание традиционной постройки мешает осуществлению миссии современных унитаристов-универсалистов. Что бы мне хотелось увидеть, так это чтобы открылась церковь в центре напротив магазинов, на Портовой, там, где собирается молодежь, где бизнес и торговля делают свое грязное дело.

— Что же в этом грязного?

— Извините, не расслышал вашего имени?

— Даррил.

— Даррил, вижу, вам нравится насмехаться над людьми. Вы человек, как и я, умудренный опытом, знаете, как прямо и непосредственно связаны между собой зверства, творящиеся в Юго-Восточной Азии, и этот новый филиал «Олд Стоун Банк» рядом с малым супермаркетом. Мне не стоит брать на себя труд и доказывать свою точку зрения.

— Вы правы, дружище, не стоит, — ответил Ван Хорн.

— Когда речь идет о деньгах, дядя Сэм не зевает.

— Аминь, — сказал Ван Хорн.

«Как приятно, — размышляла Александра, — когда мужчины спокойно беседуют: нет этой агрессивности, не хватают друг друга за грудки, не следят с помощью микрофонов и звукозаписи». Она пугалась, когда, гуляя в лесу у бухты, находила где-нибудь на песке следы клешней или одно-два пера, оставшихся от смертельной схватки.

Эд Парсли принял Ван Хорна за банкира, проводящего политику существующей Системы, и все в нем противилось тому, что его собеседник явно торопится закончить разговор с надоедливым либералом-неудачником, беспомощным представителем несуществующего Бога. Эду хотелось бы представлять другую систему, столь же сильную и обширную. Будто для самоистязания, он носил сутану с воротом, в котором его шея казалась одновременно мальчишеской и жилистой; для священника его вероисповедания такой воротник был необычен, и он носил его как бы в знак протеста.

— Мне послышалось, — голос его звучал приглушенно, с вкрадчивой торжественностью, — что вы критикуете исполнение Джейн ее партии на виолончели?

— Только смычок, — сказал Ван Хорн неожиданно робко и застенчиво, челюсть его отвисла, и закапала слюна. — Я сказал, что все было замечательно, только смычок «фыркает». Господи, да здесь нужно смотреть во все глаза, чтобы не наступить кому-нибудь на любимую мозоль. Я тут рассказывал милой Александре, как нерасторопен мой подрядчик-сантехник, а оказалось, он ее лучший друг.

— Не лучший друг, а просто друг, — сочла нужным вмешаться Александра.

Этот человек, как она заметила даже в суматохе первой встречи, обладал даром бесцеремонно выводить женщину на чистую воду, вынуждая ее сказать больше, чем она собиралась. Вот он только что обидел Джейн, и она молча смотрит на него влажным взглядом побитой собаки.

— Бетховен был особенно великолепен, вы согласны? — Парсли все не отставал от Ван Хорна, чтобы вырвать у него какую-нибудь уступку, начало мирного договора, предлог для встречи в следующий раз.

— Бетховен, — великан говорил нудно и назидательно, — заложил собственную душу, чтобы написать эти последние квартеты, он был совершенно глухой. Все эти знаменитости девятнадцатого века запродали свои души дьяволу. Лист, Паганини. То, что они создали, выше человеческих возможностей.

— Я упражнялась до тех пор, пока не выступала на пальцах кровь — Джейн подала голос, глядя прямо в рот Ван Хорну, утиравшемуся в это время рукавом. — Все эти ужасные шестнадцатые ноты во втором анданте…

— Продолжайте ваши упражнения, малышка Джейн. Знаете, на пять шестых здесь главное — динамическая память. А когда помнят пальцы, сердце может петь. А до этого вы просто выполняете движения. Послушайте. Почему бы вам не приехать как-нибудь ко мне, и мы развлечемся, исполняя Людвига на фортепиано и виолончели? Эта соната ля бемоль просто прелесть, если не бояться легато. Или эта ми минор Брамса: fabuloso. Quel Schmaltz! [16] Думаю, мои пальцы еще помнят ее. — Он пошевелил пальцами перед их лицами. Руки Ван Хорна внушали какой-то страх своей белизной, пусть даже скрытой под волосами; казалось, на нем облегающие хирургические перчатки.

Эд Парсли, пытаясь загладить неловкость, повернулся к Александре с неприятным видом заговорщика. — Кажется, ваш друг знает, о чем говорит.

— Не смотрите так на меня. Я только что познакомилась с этим джентльменом, — сказала Александра.

— Он еще в детстве был вундеркиндом, — сообщила им Джейн Смарт, рассердившись и словно обороняясь. Ее аура, обычно розовато-лиловая, стала вздыматься светло-лиловыми полосами, предвещая такое возбуждение, при котором за аурой не виден человек.

Гостиная перед глазами Александры заколыхалась сливающимися друг с другом и пульсирующими аурами, вызывая тошноту, как от табачного дыма. У нее закружилась голова, она бешено сопротивлялась чарам, ей захотелось домой, к Коулу, к тихо шумящей печи для обжига, к ожидающей ее в джутовых мешках холодной влажной мягкой глине, привезенной из Ковентри. Она закрыла глаза и пожелала, чтобы вся эта цепь событий вокруг — пробуждение чувства, неприязнь, полная неуверенность в себе и зловещее стремление подавлять, исходившее не только от этого темноволосого мужчины, — вдруг распалась.

Несколько пожилых прихожан прокладывали себе путь сквозь толпу, чтобы им мог уделить внимание преподобный Парсли. И он обернулся, чтобы сказать им любезность. В пещерах перманентной завивки в седых волосах у женщин виднелись нежнейшего оттенка золотые и голубые пряди. Реймонд Нефф, раскрасневшийся и вспотевший — концерт удался! — подошел к ним, как триумфатор, молча выслушал их одновременные комплименты и шумно увлек за собой Джейн, свою любовницу и товарища по музыкальным битвам. Плечи и шея у нее блестели от пота после напряженного выступления. Александра это заметила и была растрогана. Что нашла Джейн в этом Реймонде Неффе? А что, собственно, нашла Сьюки в Эде Парсли? Оба мужчины, когда стояли близко, для Александры пахли обыкновенно — а у Джо Марине кожа имела какой-то нежный кисловатый запах, как молочный запах младенца, когда касаешься щекой твердой и теплой, покрытой пушком макушки. Вдруг она опять оказалась наедине с Ван Хорном и испугалась, что снова придется ощутить в груди неотвратимую тяжесть разговора с ним, но Сьюки, которая ничего не боялась и чувствовала себя в своей стихии, вся мерцающая под своей аурой, красновато-коричневая, пробралась через толпу и взяла интервью.

— Что привело вас на этот концерт, мистер Ван Хорн? — спросила она после того, как Александра неловко представила их друг другу.