Любовь Пушкарева - Единственный

Любовь Михайловна Пушкарева

Единственный

С благодарностью

посвящается другу Дракону

Уту не хотелось идти к этой самоуверенной выскочке Жестокосердной. Она никто. Ведьма, обретшая знания и силу.

Вопрос в том, как обретшая? Откуда взялась эта богиня-выскочка, посмевшая забирать души себе, посмевшая превращать людей в демонов? Откуда берутся боги, старый и, увы, уже немощный для бога Уту не знал. Зато он видел, как они умирают. Видел не раз. Умирали быстро и стремительно или мучительно и медленно, подобно ему, продлевая агонию на столетия. Но самая первая виденная им смерть навсегда с немыслимой яркостью врезалась в память.

Он тогда еще разгуливал по небу от горы к горе. Эта длительная прогулка-обязанность была бы удручающе скучной, если бы не люди, за ними всегда интересно было наблюдать.

Дикие кочевники вторглись на земли его народа, народа верившего в Уту, его братьев, сестер и прочих обитателей многочисленного, но на удивление мирного и, как сейчас сказали бы, просвещенного, пантеона. Кочевники, как голодные звери, напали на деревню, перебили защитников и захватили небогатую добычу. Урожай еще не поспел, и особо поживиться было нечем, но дикарей гнал голод. Это не был военный поход: они тащили с собой своих послушных жен и молчаливых детей. Несмотря на совершенные кочевниками злодеяния, Уту им посочувствовал – их гнала нужда и отчаяние. Послав Бунене с сообщением о происшедшем и призывом к возмездию, он все же дал дикарям шанс.

Их богиня-покровительница сидела в грубо вытесанной статуе в половину человеческого роста. Кочевники тащили ее с собой, что еще раз подтверждало – дела их плохи. Старая баба вышла из камня и неприветливо зыркнула на расфуфыренного, по ее меркам, мужчину.

– Придет много воинов, и они перебьют твоих дикарей, – разглядывая старуху, как редкий товар на ярмарке, сообщил Уту. Та на мгновение сникла: безысходность и тоска читались во взгляде, обращенном за спину сияющему богу.

– Вас поляжет больше! – вдруг зло произнесла она. – Мой народ – смелые и умелые воины!

– Может быть, – терпеливо произнес Уту, – но они полягут все. Одна деревня – еще не страна. Вам здесь не жить. – А потом уточнил: – После убийства и разграбления, учиненных вами. Почему вы не пришли с миром? – поинтересовался он.

Старуха как-то горько глянула на него.

– С миром? Нам нечего предложить. Стадо умерло. Ни единой головы не осталось. А пахать землю мой народ не умеет. Мы не земляные черви! – вновь зло произнесла она.

– Что не изменяется, то умирает, – несколько спесиво изрек Уту. – Если успеете отойти за реку и скрыться в горах, то останетесь живы.

– В горах? В этих голых скалах, полных нечисти и хищников? Ты смеешься, сияющий?

Уту наскучила эта беседа.

– Я твое стадо не травил и, думаю, никто из моих родных к этому не причастен. А твои дикари убили наших землепашцев, как обезумевшие от голода волки режут молочного ягненка, который им на один укус. Не жди, что пастухи простят такое.

Старуха устало посмотрела на него.

– Я услышала тебя, сияющий, – буркнула она и ушла в камень.

Два дня ушло на сбор отряда и на то, чтобы дойти до кочевников, те могли скрыться на своих лошадях, но предпочли дать бой. Самоуверенные и отчаянные. Воины были предупреждены о стрелах, на них была броня, и они несли щиты. Сам Нинурта шел с ними.

Старая ведьма-жрица, как две капли воды похожая на свою богиню, затянула напев, наполняя силой свою хозяйку, вселяя отвагу в сердца воинов-волков. Но рев Нинурты, рев разъяренного быка, готового насадить на рога любого, перекрыл и сбил напев, и пришедшие воины вторили своему божеству.

Бой был яростным: кочевникам нечего было терять, воины же отстаивали свою землю и мстили за своих мертвецов.

Волки и волкодавы. И яростный бык-хлебопашец над ними, ревом своим пугавший волков и подбадривавший собак.

Когда кто-то ударил старуху-жрицу по горлу мечом, раздался полный боли и горя крик, слышимый лишь богами. Кочевники дрогнули в сердце своем, почуяв беду. Нинурта послал своего любимца на поиски статуи. Огромный детина быстро сообразил у кого она, и поддерживаемый своими друзьями, вступил в бой с предводителем чужаков. Победный клич воина слился с воплем омерзения и отчаяния, будто женщину брали против ее воли. Детина, тащил статую, как тащат пленницу. Кочевники попытались ее отбить, но не тут-то было. Нинурта заставил свою пленницу смотреть на смерть ее народа. Дикарей убивали под тихое старушечье причитание и всхлипы.

Уту стало мерзко, но уйти он не мог. Перебили всех, даже детей. А после любимец Нинурты взял тяжелый боевой молот и одним ударом раздробил статую.

Еле слышный выдох… И тишина.

Люди выкрикивали имя Нинурты, но Уту слышал лишь страшную тишину и чувствовал пустоту там, где лишь мгновение назад была сила и мощь.

Она исчезла. Пропала. В никуда. В пустоту. Как будто и не было никогда.

В ужасе Уту бежал, уронив сумерки на землю.

Потом Нинурта пришел в его ночные покои и упрекал. Вернее, пытался упрекать.

– Ты ведь хочешь, чтобы тебя звали богом справедливого суда! Так скажи мне, разве мирные хлебопашцы, кормившие ремесленников, воинов и жрецов, не заслужили отмщения? Разве не должен был свершиться суд над убийцами?

– Нинурта! – в гневе тогда вскричал Уту. – Женщины и дети не были убийцами! А твои воины ими стали!

– Нельзя оставлять волков в живых, – запальчиво ответил бог войны и землепашцев. – Они будут драть овец и плодиться! А когда овцы кончатся, волки начнут пожирать друг друга. Ты говорил с ними! Ты предлагал им скрыться!

– Я предлагал им изменить судьбу, – устало ответил Уту.

– Их судьбу нельзя было изменить, – неожиданно горько ответил Нинурта. – Отец сказал, что я поступил правильно, – беспомощно прошептал он.

И тут до Уту дошло, что родича грызет вина, он знает, что совершил грех, и нет ему искупления.

– Их судьбу нельзя было изменить, – повторил бог Солнца и справедливого суда. – Их богиня-покровительница сама выбрала такой путь. Они из пастухов стали волками и поплатились за это. Твой грех невелик, ты лишь завершил начатое до тебя.

Нинурта тогда просто молча с благодарностью посмотрел на родича и оставил его.

Потом, много позже, бог войны и землепашцев уснул в своей статуе. Он, как и Уту, слышал ту тишину на поле боя и боялся ее. Его жрецы сделали статую и спрятали ее в пещере, дорогу к которой знали единицы. Жрецы погибли, Нинурта был со своими людьми до последнего предсмертного вздоха, а после спрятался в той статуе, когда захватчики громили его храм.