Ольга Михайлова - Бесовские времена

— Да, такое бывает, обычно в полусне, я вспоминаю о чем-то забытом, но если не заставлю себя проснуться — то оно снова забывается… К утру ничего не помню. Но постой… Мы оглашаем твой брак?

Песте почесал левую бровь.

— Пока не похоронены Антонио и Франческа с Иоландой — не надо.

Портофино молча кивнул.

В коридоре промелькнула серая тень, и на свет вышел Дженнаро Альбани, вернувшийся из паломничества, куда сопровождал герцогинь. Он был мрачен, вокруг глаз его залегли тени, Ринуччо ссутулился и шаркал ногами по плитам пола. Его ждали в Урбино горькие новости — о новых убийствах, о брате и несчастном Флавио, о гибели Антонио, с которым он был в приятельских отношениях.

— Господи, как я молился там о всеобщем покое, о мире, о том, чтобы сгинули страшные искусы этих бесовских времен, чтобы души успокоились, и милость Господа была бы со всеми нами… всё напрасно.

Аурелиано любил Дженнаро, и только вздохнул при виде его убитого лица. Грациано Грандони тоже не нашел, чем утешить Альбани, но спросил:

— Кто, по-вашему, творит это, Дженнаро?

Тот оглядел шута и инквизитора мрачным взглядом.

— Бесы… бесы в образе человеческом.

В эту минуту парадные двери распахнулись, приём закончился, и у входа показались статс-дамы и фрейлины. Камилла увидела мужа и вспыхнула. Глаза Чумы потеплели, и губы его тронула нежная улыбка. Вот она — цена его свободы… ну и Бог с ней, со свободой.

Ночью супруг удивил Камиллу. Грациано нежно гладил её по волосам, но смотрел на стену — пустым, остановившимся взглядом. Поднимая глаза на мужа, она видела, что душа его далеко. Сердце её сжалось.

— Что с тобой, Грациано? — Камилла трепещущими руками обняла его.

Она поймала его душу и душа, усладившись её красотой, вздыбила его плоть. Грациано взял её, понимая, что всё ещё причиняет ей боль, но она безропотно терпела её — лишь бы он смотрел на неё своими горящими глазами, лишь бы обжигал дыханием и давил своей тяжестью — лишь бы любил. Она жила теперь от одного его взгляда до другого. Он вторгался в её лоно, гладил и любовался ею, наконец, прижал к себе, убаюкивая. Камилла чуть отстранилась, снова ловя взгляд Грациано — но он снова был обращен в стену.

— О чём ты думаешь? — она старалась, чтобы в голосе не проступили нотки боли. Сердце её снова болезненно сжалось.

Теперь Грациано смотрел на неё точно в полусне.

— Вчера я понял… — он умолк.

Камилла затрепетала. Понял… что? Что не любит её? Что она не нужна ему? Что понял? Её хватило только на один вопрос.

— Что? — её шепот был еле слышен.

Грациано досадливо покачал головой.

— Ушло. Я под утро смотрел на тебя, и подумал о чём-то, что подсказало мне…. что-то важное. Теперь, как хвост угря, выскользнуло…

— Но… ты думал обо мне? Что ты думал?

— Говорю же — ушло. А было важным.

Камилла не понимала, что он мог забыть такого, что могло быть связано с ней. Откинулась на подушку, тихо вздохнула. Ещё месяц назад этот человек казался ей воплощением бессердечия и язвительности. Как это произошло, что теперь она не может без него — он заполонил все мысли и поработил чувства? Также любила и сестра… Господи, прости и сохрани…

Она смотрела на лежащего рядом — открытого ей теперь в страшной мужской силе напряженных мышц и уязвимости плоти. Лунный луч скользил по его мерно вздымавшейся груди и белому лбу, рассыпался мелкими искрами по волосам. Она не сможет жить, если он разлюбит её, в ужасе поняла Камилла. Просто не сможет жить. Стараясь сдержать слезы, провела пальцами там, где свет луны выбеливал плечи, светившиеся мускульной силой. Медленно гладила мощную шею, где пульсировала вена, руки, грудь, каменный живот с жесткими кирпичами мускулов. Это — мужчина.

Она не заметила, как он проснулся и из-под ресниц начал наблюдать за ней. Она впервые ласкала его, и её мягкие руки и вид трепещущей груди снова взорвали его. Грациано не понимал себя: в нём проснулась, преодолев страхи распада, страшная сила плоти. Он не насыщался. Снова и снова лаская её грудь и гладя нежные ягодицы, трепетал в наслаждении, в сладких содроганиях представляя, как это лоно, наполненное им, будет вынашивать его детей, эти сосцы — питать их. Чудо…..На этот раз он совсем истомил её, и после Камилла просто тихо лежала рядом, слушая его мерное дыхание. Грациано снова засыпал, и она подумала, что мужская любовь — по природе своей жестока, даже овладевая ею, он просто упивается обладанием, но душа его и помыслы далеки от неё… Как же это?

Грациано вскочил, как ужаленный, резко разорвав цепь её горестных мыслей.

— Что? Что ты?

— Вспомнил. Наконец-то. — Он сел на постели. Глаза его блеснули в ночи. — Я смотрел на тебя, и подумал, что для наших детей будет не очень-то удобно жить в Урбино. Мой дом, пока дети будут маленькими, достаточно поместителен, но потом нам будет нужен дом за городом.

Взгляд Камиллы просветлел. Она улыбнулась. Он сказал: «для наших детей…»? Для наших детей… Он хочет детей! Её затопило счастье. Как она могла плохо помыслить о нём? Как могла подумать, что он не думает о ней! А он думает уже об их будущих детях!! Лицо её просияло. Она обняла его, угнездившись в его объятьях.

— Но ведь ты получишь в приданое палаццо Монтеорфано. Там просторно. У меня большое доте, деньги, драгоценности… и мои и Изабеллы… — взгляд Камиллы на минуту потемнел воспоминанием о покойной сестре, — много белья, посуды, утвари. А в Монтеорфано хороший сад, небольшой виноградник.

Грациано забыл о приданом, но поморщился.

— Жить в доме жены? Я, что, не мужчина? Я сам обеспечу детям… Я думал о Ферминьяно… — Он умолк, потом всколыхнулся, — да нет же!! Ты сбила меня. Я же не о том. Недавно банкир Пасарди предлагал мне купить дом в Пьяндимелето… — он снова умолк.

— …Не далеко ли?

— Далеко. Я не о том. Я вспомнил вчера, как ты мне говорила, что Антонио Фаттинанти думал купить замок! Где?

Камилла задумалась, закусив губу, потом уверенно ответила.

— Тоже в Пьяндимелето. Это точно. Он часто о нём говорил. Очень часто. А что?

— А то, что покойник Комини, содомит старый, перед смертью, д'Альвелла сказал, приглашал к себе банкира Пасарди. Зачем?

Камилла ничего не ответила, но почувствовала, как по её телу прошёл озноб. Эти слова мужа напугали её, хоть она и не осознала их смысл в полноте. Она чуть отстранилась, пожала плечами и, закусив губу, смотрела на мужа.

— Пьяндимелето… Пьяндимелето… — бормотал он. — Девятьсот пятьдесят флоринов. Недешево. Кажется, сто акров земли. Замок, колодцы, виноградники… Джанмарко Пасарди. Если я прав… Разберёмся-ка. — Он откинулся на подушку, и снова притянул её к себе, и от его жеста, хозяйского и властного, у нее ещё больше потеплело на сердце, — твой братец замечает, как старый мужеложник пристает к писцу и спускает негодяя с лестницы… — Камилла удивлённо озирала супруга. — Спускает, спускает, — кивнул он, уверяя её, — сам Лелио рассчитывает препроводить его в Трибунал позже, когда освободится камера, и старый мерзавец тоже не мог не понимать, что то, что Портофино не сделал сегодня, он сделает завтра, и, видимо, решает удрать. Но передвигается с трудом, почти не встаёт с постели. И приглашает запиской Пасарди. Зачем? Договориться о покупке дома? Взять деньги? Видимо, и то и другое — ему нужно было по выздоровлении срочно куда-нибудь уехать. Но никаких купчих или денег в его комнате не было… Связано ли это с остальными смертями?