Вячеслав Бакулин - Призраки и пулеметы (сборник)

Во время путешествия паровой каретой я был слишком поглощен своими ощущениями, чтобы продолжать беседу, но после, когда мы за ужином опять встретились с моим гостем, разговор вновь вернулся к Англии. Я расспрашивал его обо всем. О порядках и нравах, о механизмах и людях, о нем самом. Тогда в разговоре со мной он впервые произнес имя «Мина». И в тот момент на лице мистера Харкера я увидел такую печаль, что разговор наш тотчас оборвался, и произнесенное имя, как драгоценная капля, повисло между нами, пронзенное светом свечей.

Простились мы вновь под утро. На следующий день мне следовало отлучиться по делам, и потому я решился оставить моего гостя одного. Стараясь не встревожить его, я все-таки попросил не подниматься в верхние покои, что он мне с легкостью обещал.

6 мая

Признаться, я не ожидал от моего друга такого легкомыслия, которое едва не стоило мне мечты, а ему – жизни. Но, вернувшись домой несколько позже, чем предполагал, я не обнаружил его ни в зале, ни в библиотеке, ни в комнатах.

В ужасе я понял, что мой друг решился от скуки пренебречь данным мне обещанием. Подтверждением этому служили тихие голоса, доносившиеся из тех покоев, куда я просил его не заглядывать.

Я рывком открыл просевшую на петлях дверь, вкладывая всю свою силу в это движение и в душе надеясь, что еще не опоздал.

Мой друг был жив. Три женщины в длинных одеяниях обступили его, полулежащего на кушетке у окна. Они жадно льнули к нему, стараясь устроиться у него на коленях, и мой гость, несколько сбитый с толку такой развязностью и неприкрытым сладострастием, не делал попыток оттолкнуть их. Я увидел, как их горящие глаза остановились на его горле. Виорика уже льнула к его груди, подбираясь ближе к пульсирующей вене. Луминица и Флорика сладострастно ластились к нему, готовые в любой момент вцепиться в запястье его левой руки. Правая, механическая, покоилась на подоконнике за спиной Виорики.

– Как вы смеете его трогать? – крикнул я, прыжком преодолевая половину комнаты. – Как вы смеете поднимать глаза на него, раз я вам запретил?

Виорика усмехнулась, продолжая придвигаться к горлу моего гостя. Луминица отступила назад, но Флорика удержала ее за рукав.

– Назад, говорю вам! Ступайте все прочь! Посмейте только коснуться его, и вы будете иметь дело со мною!

Дрожащими от страха руками я отшвырнул сестер и помог Джонатану подняться на ноги. Он в недоумении смотрел на меня, когда я вытолкал его за дверь и тотчас задвинул все засовы. С другой стороны двери выли и скреблись сестры, лишенные добычи и развлечения.

– Кто эти девушки? – спросил ошарашенный произошедшим Харкер, глядя на то, как я трясущимися руками проверяю, крепко ли держат засовы. – Я, признаться, подумал, что мы одни в этом замке. Но оказалось, вы не такой уж отшельник.

Мистер Харкер попытался улыбнуться, чтобы успокоить меня, но я был напуган и взбешен и поведением сестер, и легкомыслием моего гостя.

– О чем вы думали? – набросился я на него, позабыв о гостеприимстве. – Что вы желали найти там, куда я просил, по-дружески просил не заглядывать? Неужели вы столь мало цените нашу дружбу и свою жизнь?

Теперь пришел черед Джонатана просить у меня прощения. Он заверял меня в своем дружеском расположении и, видя его глубокое раскаяние в содеянном, я смягчился. И он тотчас принялся расспрашивать меня, что за женщины заперты в верхних покоях. Я нехотя отвечал ему, потому что он заслуживал ответа. Если не в силу обретенной дружбы, то хотя бы потому, что он, Джонатан Харкер, был сейчас главной ступенькой к осуществлению моего замысла.

– Это мои сестры, – ответил я, – все они очень больны. И потому я живу в этом замке их невольным сторожем. Наш род славен тем, что сами духи карпатских земель дали нам, Дракулам, невиданное долголетие и подарили способность долго сохранять свое тело полным цветущей молодости, но взамен некоторые из нашей семьи подвержены тяжкому недугу, некоей пагубной склонности…

Я не решался сказать ему последнее, но Джонатан опередил меня, разрешив мои мучительные сомнения.

– Ваши сестры – вампиры? – весело высказал он свою догадку. – Дорогой мой граф, это же прелестно! Вампиризм нынче очень моден в тех лондонских кругах, где, я надеюсь, вы будете скоро приняты в соответствии с вашим положением и древностью рода. Ваши сестры просто обворожительны, и их модная болезнь откроет для вас все двери великосветских гостиных.

– Но… ведь они могли обратить или даже… убить вас?! – воскликнул я, до глубины души пораженный его беспечностью.

– О нет, – спокойно ответил он, – поверьте мне, дорогой мой граф, я защищен так же надежно, как Тауэр.

При этих словах мистер Харкер пошевелил в воздухе пальцами своей механической руки, так что свет восходящей луны блеснул на них. Мысль о том, что пальцы моего друга сделаны из серебра, поразила меня так внезапно, что я невольно отпрянул. И страх, теперь уже за жизнь сестер, вновь сковал мое сердце.

– Главное, – продолжил Джонатан, дружески беря меня под руку другой, живой своей рукой, – постарайтесь не слишком распространяться о том, что ваши тела полностью органические. Возможно, вам стоит подумать о том, чтобы заменить какую-нибудь часть тела механическим протезом, иначе, даже несмотря на чудесных сестер, вас могут счесть деревенским простачком.

И он увлек меня вниз, в столовую, продолжая утешать и подбадривать, так что я даже поделился с ним мыслью о том, что желал бы излечить сестер, чему он тотчас воспротивился. Казалось, будущее мое прямо на глазах расцвечивается все новыми и новыми красками и вынужденное одиночество, на которое я был обречен здесь, в замке, из-за болезни родных, должно скоро окончиться.

7 мая

Признаться, в те минуты, что терзался я мыслями о сестрах, я не придал значения словам моего друга о провинциальности, но позже, оказавшись в благом уединении моей комнаты, я вспомнил о них и глубоко задумался. Мы, Дракулы, привыкли властвовать. Мы выковали свою гордость в горнилах многочисленных битв и междоусобиц, и потому мысль о том, что гордость эта, не только моя, но и нескольких поколений моих великих предков, может быть уязвлена едкой насмешкой лондонского фата, показалась мне невыносимой. Однако от воспоминаний о механической руке Джонатана моя решимость стать настоящим лондонцем поколебалась. Мысль о том, что придется отдать какую-то часть моего служившего мне долгое время верой и правдой тела, заменив его механическим протезом, казалась мне почти кощунственной.

Об этих сомнениях, всю ночь терзавших меня, я и поведал моему другу, когда он спустился в столовую, чтобы отдать должное завтраку.